Лучше 300 лет питаться падалью чем 30 лет живой кровью
Об исторической правде в отдельном стихотворении
Стихотворение «Ни в немецких костюмах, ни в польских» вызвало резкую реакцию и острые сомнения у некоторых читателей. Возможно, для лучшего понимания стихотворения необходимы некоторые пояснения.
Правда не конфета и часто бывает горькой. Человек учится на своих ошибках, а народы на своих поражениях.
Сладко пенилась липкая брага,
Предавая соседа огню,
Мы позвали на помощь варяга,
За врага почитая родню.
Не таили лихого замаха,
Аки тати скитаясь в лесах,
И не ведали Божьего страха,
И других презирали за страх.
Про лихие девяностые упоминать не буду. Они ещё не история, а современность. Обращюсь к «Капитанской дочке». Не случайно поэт выбрал эпиграфом ко второй главе куплет старинной песни:
«Сторона ль моя, сторонушка,
Сторона незнакомая!
Что не сам ли я на тебя зашел,
Что не добрый ли да меня конь завез:
Завезла меня, доброго молодца,
Прытость, бодрость молодецкая
И хмелинушка кабацкая».
Ярким отражением того времени является «Старая калмыцкая сказка», включённая в основное повествование от имени Емельяна Пугачева: «Нет, брат ворон: чем 300 лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст! »
Под хмельком задираясь без цели,
Оскорбляясь на смех или стих,
Сгоряча, на случайной дуэли,
Убивали поэтов своих.
Такие были времена, такие нравы. Кроме гениев нашей поэзии в дуэлях участвовало множество поэтов второго и третьего уровня. Всех не упомянуть.
Заключительная часть стихотворения претензий у читателей не вызвала:
И не ведая норм пуританских,
Полстраны разметав впопыхах,
Беззаветно рубились в гражданских,
Проклинаемых Небом боях…
И смиренно склоняясь к иконам,
Затвердив византийский манер,
Мы в себе не смирили законом
Дерзость воли, не знающей мер.
Бесполезны слова и вериги
Для вкусивших от древних щедрот
Зернь созвездий, курганов ковриги,
Хищных стрел оперенный полет.
Действительно, тут спорить не о чем.
И, наконец, о заявлении возмущенного читателя: «Даже не читая вашего Клеветникам России догадываюсь, что одним из адресатов этого опуса являетесь вы сами». Ну что тут сказать? Просто слоган из пятидесятых: «Пастернака не читал, но осуждаю». Однако и классики критического реализма не чурались такого подхода:
Из письма Виссариона Белинского к Павлу Анненкову.
[Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13-ти тт. — Т.12: Письма 1841-1848. — М., 1956. — С. 435-442; 568-572.]
«Я не читал этих пасквилей, и никто из моих знакомых их не читал (что, между прочим, доказывает, что они нисколько не злы, а только плоски и глупы), но уверен, что пасквиль на императрицу должен быть возмутительно гадок».
С глубоким уважением ко всем читателям и рецензентам моего стихотворения, Владимир Веров.
300 лет клевать мертвечину
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».
– То-то! – сказал я Пугачёву. – Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
Пугачёв горько усмехнулся. «Нет, – отвечал он, – поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать, как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».
– Слушай, – сказал Пугачёв с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-всё только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь, спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! – Какова калмыцкая сказка?
– Затейлива, – отвечал я ему. – Но жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину.
Пугачёв посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, – и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.
А. С. Пушкин. Капитанская дочка.
В школе читал Капитанскую дочку. Запомнилась она мне тем, что я из неё вообще ничего не запомнил! Но первое время память была свежее, на уроке обсуждали мы калмыцкую сказку.
Искренне не понимал я, почему все вокруг так считают, имел на этот счёт своё мнение.
Прошли годы, и частично моё мнение насчёт оригинального понимания изменилось. В определённой степени нужно рисковать, никто не будет жить вечно. Подобно тому, как я рассуждал: 267 лет поклевать мертвечину, а потом уже думать, что делать в последние 33 года 🙂
Не так проста калмыцкая сказка. Дословно учит одному, но верно описывает и другие возможности.
Не зря ворона называют мудрым. Именно первоначальное стремление к мудрости (знаниям) позволяет ворону не поддаться сиюминутным наслаждениям, «напиться живой крови» здесь и сейчас.
Это позволяет ему пережить первого орла. А дальше — больше. Второй, третий, четвёртый и так далее орлы пролетают мимо мудрого ворона. Каждый из них родился и умер, молодой, горячий, глупый. А мудрый ворон живёт и с каждым прожитым орлом становится ещё мудрее.
Мне близок образ мудрого ворона, и не важно, что ради этого придётся пожертвовать сиюминутными удовольствиями живой крови.
Подумайте, чей образ вам ближе?
Соответствует ли ваше поведение близкому вам образу?
Лучше 300 лет питаться падалью чем 30 лет живой кровью
« Орел спрашивал у ворона скажи ворон-птица отчего живешь ты на свете триста лет, а я всего-на все только тридцать три года? Оттого батюшка отвечал ему ворон что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал давай попробуем и мы питаться тем же Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону нет, брат ворон;чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью»
2 комментария
Похожие цитаты
В больницу в тяжелом состоянии привезли трехлетнюю девочку Лизу. Состояние ее с каждой минутой ухудшалось. Нужно было срочно делать переливание крови. В зале ожидания находились ее родители и старший брат, которому недавно исполнилось пять лет. Мальчик в свое время перенес ту же болезнь, от которой сейчас страдала его сестра, и у него в крови выработались антитела. Поэтому врачи надеялись на успех переливания крови брата.
Врачу было необходимо уговорить ребенка, и он спросил у брата Лизы, готов …
… показать весь текст …
Как-то один молодой человек решил жениться. Неделю он бегал весь в хлопотах, подготовке к свадьбе. В один из вечеров он обратился к отцу: «Папа, у меня к тебе просьба. Я не успеваю все сделать один, поэтому, пожалуйста, вот тебе список моих друзей. Обзвони их и пригласи на мою свадьбу».
« Хорошо, сынок» — ответил отец.
В день свадьбы сын подбежал к отцу и начал возмущаться: «Папа, я же просил тебя обзвонить всех моих друзей!»
-Я так и сделал.
-Но в моем списке было 50 человек, а я вижу только 15 из них.
-Сынок, я обзвонил всех… всех 50 человек. Каждому из них я сказал, что звоню по твоей просьбе, что у тебя сейчас проблемы и тебе нужна помощь друзей. И попросил всех прийти в это время в это самое место. Поэтому не переживай, сын, ВСЕ ТВОИ ДРУЗЬЯ СЕЙЧАС ЗДЕСЬ!
Маленький мальчик шёл вприпрыжку по улице, пытаясь поймать маму за руку, и время от времени задавал один и тот же вопрос:
Мама молча отводила глаза.
— Глупыш! — говорили соседи, наблюдая эту картину. — Ведь он не знает ещё, что мама ведёт его в детский дом…
Прошло время, мальчик подрос и стал самостоятельно навещать беспутную мать. Прибирался после пьяных разгулов матери, а когда она засыпала в пьяном угаре, он сидел рядом, держа её за руку и нежно целуя в грязную щ…
… показать весь текст …
Сказка старой калмычки из Капитанской дочки
Орёл однажды ворона спросил:
«Скажи мне,ворон,о своём секрете;
Откуда черпаешь ты столько сил,
Что триста лет живёшь на белом свете?
Я и крупнее и сильней тебя,
И выше всех под солнышком летаю,
Но тридцать лет всего отмерила судьба
Мне царствовать средь нашей птичьей стаи!»
«Секрета нет!-ответил ворон-Не гневись!
На самом деле здесь в другом причина:
Ты пьёшь живую кровь и убиваешь жизнь,
А я,ты знаешь сам,питаюсь мертвечиной.
Что тут поделаешь?-Господь так порешил:
Кто кровь живую будет пить,
Тот,значит,смертно согрешил
И должен вдесятеро меньше жить!»
«Я тоже долго жить хочу-сказал орёл-и быть мудрей;
Пора исправить мне свою ошибку!
Надеюсь,что живая плоть от падали твоей
По вкусу отличается не шибко?»
Засомневался ворон:»Ты же,батюшка привык,
Чтоб мясо паром шло и кровушка кипела,
А с запашком,бывает,не идёт через кадык,
Да и в мороз надолбишься,когда закостенело!»
«Летим!-решил орёл-Чего греха таить-
Я эту дрянь не пробовал не разу!
Мне только бы не подцепить
От падали твоей какую-то заразу!»
А ворон гнёт своё:»За лесом лошадь пала-
Там можно хорошо попировать!
Летим скорей,а то охотников не мало
На дармовщинку мяса поклевать!»
Вот прилетели.Ворон с видом знатока
Клюёт и хвалит,удивив орла не мало.
Орёл же не притронулся пока-
Уж больно туша падалью воняла!
«Как можно не клевать такую вкуснотищу?
Попробуй,батюшка!Чего ж ты не клюёшь?
Ведь при твоём здоровьи,даже тыщу
На белом свете ты спокойно проживёшь!»
«Ну что ж,попробуем!»-решил орёл и клюнул;
И в тот же миг башкою замотал,
В сердцах на землю мясо сплюнул
И ворону с презрением сказал:
«Чем триста лет я буду падалью питаться,
По мне,так лучше один раз живую кровь испить!
А там уж Господу судить-
На сколько мне на белом свете задержаться!»-
Взмахнул крылом и полетел себе обед ловить.
Анализ сказки в капитанской дочке. В чем смысл калмыцкой сказки рассказнной Пугачевым Гриневу
Подробности Категория: 8 класс
Роман А.С.Пушкина «Капитанская дочка» отрывок из 11 главы «Мятежная слобода» «КАЛМЫЦКАЯ СКАЗКА»
(Пугачев) Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсего только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! — Какова калмыцкая сказка?
(Гринев) — Затейлива, — отвечал я ему. — Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню…
смысл калмыцкой сказки в капитанской дочке и получил лучший ответ
В чем смысл калмыцкой сказки рассказнной Пугачевым Гриневу. В романе капитанская дочка? и получил лучший ответ
Ответ от Мария Янкина[гуру] В сказке ворон питается падалью и живёт 300 лет, а орел — живой кровью и живёт 33 года. Для Пугачева жить, как ворон, — как крепостные жили, в вечном подчинении. Уж лучше для народа попытаться, как орел, пусть недолго и кроваво, но быть свободным. Орёл не смог питаться мертвечиной, хотя и хотел долго жить. И люди не смогут жить по чужим законам, будучи чужой собственностью. Для Гринева смысл сказки другой, он отвечает Пугачеву, что для него убивать — то же, что питаться мертвечиной. То есть Гринев не поддерживает попытку завоевать свободу столь кровавым страшным путём.
Ответ от Liudmila Sharukhia
Ответ от Дарья Ванина
[новичек] Смысл сказки заключается в том, что лучше прожить короткую, но яркую жизнь, чем долгую и скучную
смысл калмыцкой сказки в капитанской дочке и получил лучший ответ
Обстоятельства свели главного героя романа «Капитанская дочка» Гринева с разбойником Пугачёвым. Вместе они отправились в Белогорскую крепость освобождать, томившуюся там сироту, и по дороге откровенно разговорились. В чём смысл калмыцкой сказки, поведанной Пугачёвым в ответ на предложение Гринева сдаться на милость государыни, останется загадкой для тех, кто незнаком с русской историей.
Кто такой Пугачёв, описанный Пушкиным в «Капитанской дочке»
Зловещий и загадочный персонаж Емельян Пугачёв – реальная историческая личность. Этот донской казак стал предводителем Крестьянской войны в 70-х годах XVIII века. Он объявил себя Петром III и при поддержке казаков, недовольных существующей властью, поднял восстание. Некоторые города принимали мятежников с хлебом и солью, другие защищались из последних сил от вторжения бунтовщиков. Так, город Оренбург пережил изнурительную осаду, длившуюся полгода.
В чём смысл калмыцкой сказки Пугачёва ясно тем, кто знает о пугачевском бунте
В октябре 1773 года пугачевское войско, к которому присоединились татары, башкиры и калмыки, подошло к Оренбургу. Действие 11 главы повести «Капитанская дочка», в которой описан разговор Гурьева с Пугачёвым, разворачивается в ту страшную зиму оренбургской осады.
Сюжет сказки и всего произведения
Повесть «Капитанская дочка» стала итогом большого пушкинского изыскания по истории пугачёвского бунта. Он написал не только внушительное историческое исследование «История Пугачева» — вполне официальное, в котором он безусловно осуждает бунтовщика, другого и быть не могло. Пушкин, как дворянин, мог лишь ужасаться стихии народного восстания и презирать ее. Рассказывают, когда ему показали кресло архиепископа, в котором сиживал Пугачев, думая, что это такой царский трон, Пушкин смеялся с презрением и брезгливостью над глупостью бунтовщика и кровопийцы.
К тому же, за историю пугачевского восстания поэт взялся, как известно, после восстания декабристов. Наверняка это было неспроста – он явно хотел исследовать тему русского бунта. Что ж, исследовал и вынес свой вердикт: «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И он не лгал, не подлизывался к царю – он искренне верил в то, что все бунтовщики прокляты. Таков был Пушкин-дворянин…
Но если Пушкин-гражданин Пугачева осудил и проклял, посмеялся над ним, то Пушкин-поэт, Пушкин-творец его… понял. Понял и простил. Именно это мы видим в великой «Капитанской дочке».
Сюжет этой повести невероятен: юный дворянин Гринев случайно встречает Пугачева еще до того, как тот стал «царем Петром третьим», дарит ему свой заячий тулупчик, а потом вновь сталкивается с ним во время захвата Оренбургской крепости, уже как пленный. Пугачев, как бы страшен он ни был, с Гриневым ведет себя любезно, милосердно и… благодарно. Он помогает Гриневу спасти свою невесту и отпускает восвояси. А по дороге рассказывает ему калмыцкую сказку про орла и ворона.
Орел спросил у ворона, отчего тот живет 300 лет, а он, орел, 30. Ворон ответил – от того, что питается мертвечиной, орел же питается свежей кровью. Попробовал и орел питаться падалью, чтобы подольше прожить: клюнул раз, клюнул два, и так тошно ему стало, что решил – лучше 30 лет питаться свежей кровью, чем 300 лет падалью. Так в чем же смысл этой сказки?
О чём говорится в сказке, рассказанной Пугачёвым
В кибитке на зимней дороге, ведущей в Белогорскую крепость, происходит разговор, в котором приоткрывается будущая судьба и истинные мысли предводителя Крестьянской войны. На вопрос Гринева о смысле и цели восстания, Пугачёв признаёт, что оно обречено на поражение. Он не верит в преданность своих людей, знает, что они предадут его в удобный момент для спасения своих жизней.
На предложение сдаться властям, разбойник, точно маленькому ребёнку, рассказывает Гриневу сказку о вороне и орле. Смысл её в том, что орёл, желая жить 300 лет, просит у ворона совета. Ворон предлагает орлу не убивать, а есть падаль, как это делает он.
Смысл и роль сказки про орла и ворона (по роману Пушкина «Капитанская дочка»)
Смысл сказки об орле и вороне
Мы понимаем, что Пугачев сравнивает себя с орлом. Почему? Потому, что решился на бунт и убийство. Он словно питается свежей кровью, захватывая крепость за крепостью. Знает ли он, что преступил закон христианский и государственный? О да! Понимает ли, какой конец его ждет? Да, Пугачев прямо отвечает, что готов к ранней смерти, к погибели и поражению. Хотя и не оставляет надежды дойти до Москвы. Но Пугачев – умный мужик, мы видим это на протяжении всей повести. Он знает, что его богатырский размах будет остановлен. И все равно готов идти – к победе или к поражению.
Ведь мог же он жить как все – служить, смиряться, терпеть. Так, пожалуй, и протянешь подольше – хоть в унижении, зато в целостности. Но человеку пугачевской закваски страшно не дать выхода дремлющим в нем силам. Он может быть счастлив, только преступая убогие правила той жизни, с которой, вроде бы, обязан смириться. И за свою свободу, за право пожить сполна, а не как таракан за печкой, вечно трясясь от страха и превращаясь в ту самую падаль, он согласен заплатить жизнью. И не только своей… Таков истинный смысл сказки о вороне и орле.
Капитанская дочка (Пушкин А. С., 1836)
В ту пору лев был сыт, хоть сроду он свиреп.
«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» —
Спросил он ласково.
Я оставил генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил меня с обыкновенным своим увещанием. «Охота тебе, сударь, переведываться с пьяными разбойниками! Боярское ли это дело? Не ровен час: ни за что пропадешь. И добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то грех и сказать на кого».
Я прервал его речь вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость».
— Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.
Но намерение мое было твердо принято.
— Поздно рассуждать, — отвечал я старику. — Я должен ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич: бог милостив; авось увидимся! Смотри же, не совестись и не скупись. Покупай, что тебе будет нужно, хоть втридорога. Деньги эти я тебе дарю. Если через три дня я не ворочусь…
— Что ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану.
Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы выехали из Оренбурга.
Начинало смеркаться. Путь мой шел мимо Бердской слободы, пристанища пугачевского. Прямая дорога занесена была снегом; но по всей степи видны были конские следы, ежедневно обновляемые. Я ехал крупной рысью. Савельич едва мог следовать за мною издали и кричал мне поминутно: «Потише, сударь, ради бога потише. Проклятая клячонка моя не успевает за твоим долгоногим бесом. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди… Петр Андреич… батюшка Петр Андреич. Не погуби. Господи владыко, пропадет барское дитя!»
Вскоре засверкали бердские огни. Мы подъехали к оврагам, естественным укреплениям слободы. Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных своих молений. Я надеялся объехать слободу благополучно, как вдруг увидел в сумраке прямо перед собой человек пять мужиков, вооруженных дубинами: это был передовой караул пугачевского пристанища. Нас окликали. Не зная пароля, я хотел молча проехать мимо их; но они меня тотчас окружили, и один из них схватил лошадь мою за узду. Я выхватил саблю и ударил мужика по голове; шапка спасла его, однако он зашатался и выпустил из рук узду. Прочие смутились и отбежали; я воспользовался этой минутою, пришпорил лошадь и поскакал.
Темнота приближающейся ночи могла избавить меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись, увидел я, что Савельича со мною не было. Бедный старик на своей хромой лошади не мог ускакать от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь в том, что он задержан, я поворотил лошадь и отправился его выручать.
Мы перебрались через овраг и вступили в слободу. Во всех избах горели огни. Шум и крики раздавались везде. На улице я встретил множество народу; но никто в темноте нас не заметил и не узнал во мне оренбургского офицера. Нас привели прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка. У ворот стояло несколько винных бочек и две пушки. «Вот и дворец, — сказал один из мужиков, — сейчас об вас доложим». Он вошел в избу. Я взглянул на Савельича; старик крестился, читая про себя молитву. Я дожидался долго; наконец мужик воротился и сказал мне: «Ступай: наш батюшка велел впустить офицера».
Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, [Шесток – площадка в передней части русской печи.] уставленный горшками, — все было как в обыкновенной избе. Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках сильное любопытство и что они приготовились встретить меня с торжеством. Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. «А, ваше благородие! — сказал он мне с живостью. — Как поживаешь? Зачем тебя бог принес?» Я отвечал, что ехал по своему делу и что люди его меня остановили. «А по какому делу?» — спросил он меня. Я не знал, что отвечать. Пугачев, полагая, что я не хочу объясняться при свидетелях, обратился к своим товарищам и велел им выйти. Все послушались, кроме двух, которые не тронулись с места. «Говори смело при них, — сказал мне Пугачев, — от них я ничего не таю». Я взглянул наискось на наперсников [Наперсник (устар.) – любимец, человек, пользующийся особым доверием.] самозванца. Один из них, щедушный и сгорбленный старичок с седою бородкою, не имел в себе ничего замечательного, кроме голубой ленты, [Пугачев выдавал своих приближенных за царских вельмож. Голубую ленту через плечо носили награжденные высшим орденом – Андрея Первозванного.] надетой через плечо по серому армяку. Но ввек не забуду его товарища. Он был невысокого росту, дороден и широкоплеч, и показался мне лет сорока пяти. Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое. Он был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах. Первый (как узнал я после) был беглый капрал Белобородов; второй — Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей), ссыльный преступник, три раза бежавший из сибирских рудников. Несмотря на чувства, исключительно меня волновавшие, общество, в котором я так нечаянно очутился, сильно развлекало мое воображение. Но Пугачев привел меня в себя своим вопросом: «Говори: по какому же делу выехал ты из Оренбурга?»
Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение. Я решился им воспользоваться и, не успев обдумать то, на что решался, отвечал на вопрос Пугачева:
— Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают.
Глаза у Пугачева засверкали. «Кто из моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. — Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?»
— Швабрин виноватый, — отвечал я. — Он держит в неволе ту девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться.
— Я проучу Швабрина, — сказал грозно Пугачев. — Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу.
— Прикажи слово молвить, — сказал Хлопуша хриплым голосом. — Ты поторопился назначить Швабрина в коменданты крепости, а теперь торопишься его вешать. Ты уж оскорбил казаков, посадив дворянина им в начальники; не пугай же дворян, казня их по первому наговору.
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров.
Логика старого злодея мне показалась довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих руках я находился. Пугачев заметил мое смущение. «Ась, ваше благородие? — сказал он мне подмигивая. — Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?»
Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость. Я спокойно отвечал, что я нахожусь в его власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно.
— Добро, — сказал Пугачев. — Теперь скажи, в каком состоянии ваш город.
— Слава богу, — отвечал я, — все благополучно.
— Благополучно? — повторил Пугачев. — А народ мрет с голоду!
Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уверять, что все это пустые слухи и что в Оренбурге довольно всяких запасов.
Слова проклятого старика, казалось, поколебали Пугачева. К счастию, Хлопуша стал противоречить своему товарищу.
— Полно, Наумыч, — сказал он ему. — Тебе бы все душить да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чем душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести?
— Да ты что за угодник? — возразил Белобородов. — У тебя-то откуда жалость взялась?
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
Старик отворотился и проворчал слова: «Рваные ноздри!»…
— Что ты там шепчешь, старый хрыч? — закричал Хлопуша. — Я тебе дам рваные ноздри; погоди, придет и твое время; бог даст, и ты щипцов понюхаешь… А покамест смотри, чтоб я тебе бородишки не вырвал!
— Господа енаралы! — провозгласил важно Пугачев. — Полно вам ссориться. Не беда, если б и все оренбургские собаки дрыгали ногами под одной перекладиной; беда, если наши кобели меж собою перегрызутся. Ну, помиритесь.
Хлопуша и Белобородов не сказали ни слова и мрачно смотрели друг на друга. Я увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: «Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге».
Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. «Долг платежом красен, — сказал он, мигая и прищуриваясь. — Расскажи-ка мне теперь, какое тебе дело до той девушки, которую Швабрин обижает? Уж не зазноба ли сердцу молодецкому? а?»
— Она невеста моя, — отвечал я Пугачеву, видя благоприятную перемену погоды и не находя нужды скрывать истину.
— Твоя невеста! — закричал Пугачев. — Что ж ты прежде не сказал? Да мы тебя женим и на свадьбе твоей попируем! — Потом, обращаясь к Белобородову: — Слушай, фельдмаршал! Мы с его благородием старые приятели; сядем-ка да поужинаем; утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что с ним сделаем.
Я рад был отказаться от предлагаемой чести, но делать было нечего. Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов с вином и пивом, и я вторично очутился за одною трапезою с Пугачевым и с его страшными товарищами.
Оргия, коей я был невольным свидетелем, продолжалась до глубокой ночи. Наконец хмель начал одолевать собеседников. Пугачев задремал, сидя на своем месте; товарищи его встали и дали мне знак оставить его. Я вышел вместе с ними. По распоряжению Хлопуши, караульный отвел меня в приказную избу, где я нашел и Савельича и где меня оставили с ним взаперти. Дядька был в таком изумлении при виде всего, что происходило, что не сделал мне никакого вопроса. Он улегся в темноте и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь ни на одну минуту не дали мне задремать.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку.
Мы уселись. «В Белогорскую крепость!» — сказал Пугачев широкоплечему татарину, стоя правящему тройкою. Сердце мое сильно забилось. Лошади тронулись, колокольчик загремел, кибитка полетела…
«Стой! стой!» — раздался голос, слишком мне знакомый, — и я увидел Савельича, бежавшего нам навстречу. Пугачев велел остановиться. «Батюшка, Петр Андреич! — кричал дядька. — Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…» — «А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять бог дал свидеться. Ну, садись на облучок».
— Спасибо, государь, спасибо, отец родной! — говорил Савельич усаживаясь. — Дай бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду бога молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж не стану.
Этот заячий тулуп мог, наконец, не на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою на обе стороны. Через минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге.
Легко можно себе представить, что чувствовал я в эту минуту. Через несколько часов должен я был увидеться с той, которую почитал уже для меня потерянною. Я воображал себе минуту нашего соединения… Я думал также и о том человеке, в чьих руках находилась моя судьба и который по странному стечению обстоятельств таинственно был со мною связан. Я вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался быть избавителем моей любезной! Пугачев не знал, что она была дочь капитана Миронова; озлобленный Швабрин мог открыть ему все; Пугачев мог проведать истину и другим образом… Тогда что станется с Марьей Ивановной? Холод пробегал по моему телу, и волоса становились дыбом…
Вдруг Пугачев прервал мои размышления, обратись ко мне с вопросом:
— О чем, ваше благородие, изволил задуматься?
— Как не задуматься, — отвечал я ему. — Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя.
— Что ж? — спросил Пугачев. — Страшно тебе?
Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду, но даже и на помощь.
— И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, — помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья.
Я вспомнил взятие Белогорской крепости; но не почел нужным его оспоривать и не отвечал ни слова.
— Что говорят обо мне в Оренбурге? — спросил Пугачев, помолчав немного.
— Да говорят, что с тобою сладить трудновато; нечего сказать: дал ты себя знать.
Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие. «Да! — сказал он с веселым видом. — Я воюю хоть куда. Знают ли у вас в Оренбурге о сражении под Юзеевой? Сорок енаралов убито, четыре армии взято в полон. Как ты думаешь: прусский король мог ли бы со мною потягаться?»
Хвастливость разбойника показалась мне забавна.
— Сам как ты думаешь? — сказал я ему, — управился ли бы ты с Фридериком?
— А ты полагаешь идти на Москву?
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».
— То-то! — сказал я Пугачеву. — Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
Пугачев горько усмехнулся. «Нет, — отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать, как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».
— Слушай, — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь, спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! — Какова калмыцкая сказка?
— Затейлива, — отвечал я ему. — Но жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.