Ментальная инклюзия что это
6 злых вопросов про инклюзию в школе
Ученик с ментальной проблемой тянет весь класс назад? Отстающего будут обижать, зачем провоцировать буллинг? Учить детей, что особые люди, такие же, как все – это лицемерие? Отвечает Екатерина Мень
Инклюзивное образование развивается. На берег инклюзивного движения то и дело выбрасывается различный общественный мусор – скандалы в соцсетях, митинги родительской общественности против директоров инклюзивных школ, разборки родителей детей-инвалидов в духе «колясочники против ментальщиков, кто лучше?»
Венцом над всем этим парят нетолерантные громы – комментарии, полные родительских ужасов, о всеобщем неминуемом оглуплении обычных детей, если те станут одноклассниками инвалидов.
С одной стороны, смотреть на этот грязный берег довольно неприятно, с другой же – это первый признак того, что океан жив и шевелится, и задача выглядит вполне понятно: мусор надо разбирать.
Редакция «Милосердия.ru» прислала мне коллекцию наиболее распространенных в обществе страхов, собрав их по закоулкам сетевого пространства, давшего в наше время прекрасную возможность для вольного выгула своих предрассудков и досужей экспертизы. На некоторые из вопросов я попытаюсь ответить.
Первое, что нужно знать родителям здоровых детей, это то, что инклюзивное образование – это образование специальным образом организованное. Если без каких-либо сущностных изменений школа принимает в число учеников детей с инвалидностью, то эту школу сразу можно подозревать в коррупции. Ибо инклюзивной школа становится только после изменений и создания особых образовательных условий: требуются вложения в инфраструктуру, серьезные вложения в переквалификацию кадров, затраты на дополнительных специалистов (тьюторов, ассистентов учителя, супервизоров), вклад в изменение дидактики и педагогических подходов.
Если принимается ребенок с инвалидностью (не имеет значения, какой – опорно-двигательной, сенсорной, поведенческой, ментальной) и школа ничего не меняет в своем устройстве и в моделировании образовательного процесса, то это – не инклюзия.
Ругать инклюзию за то, что ее именем называют халтуру, не имеет смысла. Необходимо старательно возвращать понятию его подлинное значение. И тогда каждый из родителей нормотипичных детей начнет ощущать прелесть и достоинства инклюзии.
Инклюзивное образование достаточно исследуется. Наша страна не первая и не последняя, проходящая этот путь. И наша страна ничем не отличается от тех стран, которые ушли в этой области сильно вперед нас – их общество проходило по тому же минному полю страхов и предрассудков. И ровно такие же страхи изучались учеными.
Екатерина Мень. Фото с сайта facebook.com
В результате мы имеем довольно много научных доказательств того, что никто никого вниз не тянет, а ровно наоборот.
Например, одно исследование так и называлось «Эффекты воздействия инклюзии на академическую успеваемость учеников без инвалидности». И оно показало, что нахождение в инклюзивных классах не мешает академической успеваемости учеников, не являющихся инвалидами, не влияет на количество выделенного времени и вовлечения в учебный процесс, на частоту их отвлечения от запланированной деятельности и на достижения учеников по результатам тестов и оценок в табеле. (York, Vandercook, MacDonald, Heise-Neff, and Caughey. Effects of Inclusion on the Academic Performance of Classmates Without Disabilities. A Preliminary Study, 1992).
Но важно ведь не только убедиться в том, что одноклассники с инвалидностью не тянут своих одноклассников на дно, но и то, что инклюзия приносит им пользу в освоении школьной программы. Об этом тоже много исследований.
Типы учебных стратегий, используемые в инклюзивных классах, такие как обучение сверстниками, обучение в малых группах и дифференцированное обучение, оказались полезны и результативны для всех учеников. Например, Славин, Мэдден, и Ливи обнаружили, что оценки по математике у учеников с инвалидностью и без нее увеличились почти на балл в результате работы в совместных обучающих группах. (Slavin, Madden, & Leavy (1984). Effects of team assisted individualization on the mathematics achievement of academically handicapped and nonhandicapped students)
Исследовалась работа на уроках в смешанных группах. Выяснилось, то такое обучение привело к значительному улучшению в правописании, в общественных науках и других академических областях у учеников как с инвалидностью, так и без нее (Maheady et al. Academic Benefits of Peer Tutoring: A Meta-Analytic Review of Single-Case Research 1988; Pomerantz et al, 1994).
Не будем забывать, что главная сущностная характеристика инклюзивного образования – это гибкость. От кондовости, стандартизированности, начетничества, педагогического формализма и прокрустова ложа различных ЕГЭ страдают не только ученики с инвалидностью. Куча обычных, подвижных и сообразительных детей не вписывается в эти железобетонные рамки…
Огромное количество талантливых детей ходит в троечниках, демотивировано и проявляет свои способности, как только выходят из школы. Инклюзия требует педагогического творчества, отхода от однотипности учительских директив, максимальной индивидуализации обучения.
Для учеников с инвалидностью – это базовое условие. Но, в итоге, все это распространяется и на учеников обычных. Учителя прекращают орать на детей, обнаруживая именно на особых учениках, насколько это неэффективный «мотиватор». Невероятно наращивается дидактический арсенал. Одной зеленой, как тоска, доской уже не обойтись.
В итоге, как показывают исследования, использование графических органайзеров, визуальных расписаний, учебных пособий и компьютерных программ приводит к значительному улучшению результатов по тестам и викторинам у обеих групп учеников – как с инвалидностью, так и без нее. (Horton, Lovitt, & Berglund, The effectiveness of graphic organizers for three classifications of secondary students in content area classes. 1990).
Так кто кого и куда тянет?
Вероятность того, что ребенок с ментальной инвалидностью отстает в усвоении академической программы, очень велика. Означает ли это, что для него невозможна инклюзия? Конечно, нет. Равно как и то, что кто-то из вас, кто плохо тянул математику в сравнении с каким-то ботаником-олимпиадником, не мог быть изгнан из школы.
Вы просто не получали наиболее сложных задач, не привлекались к олимпиадам, получали худшие оценки, а по выходу из школы забывали предмет «математика» как страшный сон. При этом вас не унижали изоляцией, на вас не вешали ярлыки на всю оставшуюся жизнь, вас не лишали дружбы с ровесниками, вас не лишали возможности показать себя с лучшей стороны, своей сильной стороны, не связанной с математикой.
И несмотря на свою математическую неуспешность вас не лишили счастья почувствовать себя полноценным жителем Земли.
Школьное образование, как трактует его Закон об образовании РФ – это обучение и воспитание. Школьное образование – это не только академическая программа. Интеллектуальные цели, безусловно, относятся к целям школьного образования. Но еще цели социальные и цели правовые. И инклюзия – это, в первую очередь, право.
Считать, что чье-то право может нарушаться под соусом заботы о правах других – это означает признавать концепцию, что есть какие-то худшие люди и какие-то «более лучшие» люди. А именно эта концепция лежит в основе фашизма, и никакая другая.
Но вернемся к тому, «какой смысл?» Опять повторю, что «просто сидеть в углу» – это не инклюзия. Любой ученик приходит в школу учиться. И школа создана для этого, это образовательное учреждение. Однако как ни про одного даже самого способного ребенка в 7 лет невозможно сказать, с каким баллом ЕГЭ он закончит школу, так и про ребенка с инвалидностью невозможно предсказать, к каким достижениям его приведет обучение в общеобразовательной среде.
Любые предположения на эту тему – это битва экстрасенсов, они не могут иметь под собой научно-прогнозируемого основания. Как говорил Выготский, «то обучение является хорошим, которое забегает вперед развитию». Планку обучения перед любым ребенком необходимо завышать – только так стимулируется развитие.
В сегрегационном же образовании она как раз всегда занижается. Поэтому узнать, к каким реальным достижением способны были выпускники советских коррекционных школ, мы никогда не сможем.
Но и на эту тему есть зарубежные исследования. Одно из них определенно доказывает, что дети с ограниченными интеллектуальными возможностями, обучающиеся в общих классах, демонстрируют более высокую грамотность, чем ученики, обучавшиеся отдельно (Buckley et al. A comparison of mainstream and special education for teenagers with Down syndrome: implications for parents and teachers, 2000). Все это, безусловно, невозможно в условиях, когда ребенок «просто сидит».
Травля – явление, не имеющее границ, и в группе риска по травле находится любой человеческий коллектив. Исследования травли не выделяют конкретных и однозначных типов жертв, пусть даже и пытаясь определить факторы буллинга.
Среди жертв травли есть и дети богатых семей, и здоровые, и талантливые, и даже выдающиеся дети. В изоляционных моделях социальных сообществ, в том числе, и образовательных, риски буллинга и насилия значительно выше.
Если вспомнить несколько малоприятных сюжетов с московскими элитными школами, где под покровом элитарности и из-за круговой поруки избранности многие годы скрывался сексуальный буллинг по отношению к ученикам от их учителей, то со всей очевидностью становится ясно, что умственные способности не являются фактором защиты от насилия.
Гетто, даже самое элитарное, остается гетто. Инклюзия – это в первую очередь, открытость и прозрачность сообщества и всех отношений в нем.
Именно потому инклюзивная школа – самая безопасная школа, что в ней, в том числе, в лице «особых» учеников, очень много маркеров и сигналов даже едва занимающихся патологических процессов. И инклюзивная школа не позволит скрыть эти маркеры, делать их невидимыми, выводить их за границы внимания и критического восприятия взрослыми.
Учебная неуспешность – конечно, среди факторов риска формирования жертвы. Но в такой же мере неуспеваемость – и среди факторов риска формирования агрессора. Напрямую выстраивать корреляцию между «плохо учится – будет жертвой издевательств» – это опять же довольно примитивная трактовка проблемы.
В том-то и ценность инклюзии, что в подлинно инклюзивном классе нет худших и лучших. Инклюзивный класс предполагает больше не соревновательный тип обучения, а командный.
В инклюзивном классе меньше декларативного обучения и больше проектной и партисипативной (соучастнической) работы. Объяснять себе неприятие инклюзии как бы опасностью для детей-инвалидов – это все та же мифотворческая ловушка. Под соусом заботы о слабом происходит уход от реальности.
Думать нужно не о том, что, возможно, обидят инвалида, а о том, что травле может быть подвергнут любой ребенок. Если в этом коллективе есть буллер, то, учится в классе инвалид или нет, жертва найдется. И ею может стать ваш самый здоровый и самый умный ребенок.
Поэтому внимание должно быть обращено не к гипотетическому триггеру-инвалиду, а к самой проблеме травли. И бороться надо с ней, а не с учениками с инвалидностью, назначенными в обязательные жертвы лишь нашей фантазией.
Дело в том, что особые дети действительно не такие, как все. Настаивать на том, что они ничем не отличаются, нелепо. Но, как ни странно, вообще все дети разные, и так задумано природой и Богом.
Однако то или иное восприятие отличия связано только с одним – опытом взаимодействия с этим отличием.
Даже если вполне типичный ребенок приходит впервые в уже сформированный класс, коллектив фокусирует на нем особе внимание, присматривается, выделяет и какое-то время держит особняком, не признавая сразу равенства новичка в своих рядах. Со временем происходит знакомство, которое, в свою очередь, формирует привычку.
Как красота в глазах смотрящего, так и отличие. Дело не в том, что дети с инвалидностью не имеют отличий. Дело в том, как это отличие воспринимается.
Если с первого класса у обычных детей есть одноклассник с инвалидностью, то отличие последнего превращается в рутину. И дети действительно перестают видеть это отличие. Тут нет ни лицемерия, ни лукавства – просто отличие одноклассника уходит за пределы осознанности.
Ни один белый американский школьник не воспринимает черную кожу афроамериканского одноклассника как особенность (хотя когда-то именно по этому признаку школьники в Америке сегрегировались). Сегодня цвет кожи не относится к признакам, требующим детского внимания и какой-то осознанности. И это не значит, во-первых, что черные дети воспринимаются как белые, а во-вторых, что те дети, которые не придают никакого значения цвету кожи своих одноклассников, лгут и лукавят.
Это означает только одно: особость «ужасна» только с непривычки, особость обретает негативное значение только в отсутствии опыта и практики взаимодействия.
Как только с раннего детства такой опыт имеется, особость одноклассника становится таким же нейтральным свойством, как чей-то рост, чей-то цвет волос или чьи-то веснушки.
Но и тут есть утешительные исследования. В одном из них изучался уровень комфорта детей без инвалидности с детьми, которые имеют особые потребности. Исследования учеников средних и старших школьников без особенностей показали сокращение боязни инвалидов и упрощение взаимодействия с ними. Но еще был отмечен интересный побочный эффект: родители сообщали, что они также чувствуют себя более комфортно с людьми с особыми потребностями из-за опыта своих детей.
Дайте возможность вашим детям получить опыт инклюзии, и вы сами со временем заметите, насколько обыденным фактом станет для вас чья-то инвалидность или особенность.
Инклюзия – это социальная концепция. В первую очередь, не нужно сужать понятие инклюзии только до образовательного смысла. Инклюзивное образование – это канал, это средство достижения социальной инклюзии. Оно не самоцель. Просто без инклюзивного образования невозможно построить социальной инклюзии – той, где любой ослабевший в силу разных обстоятельств (заболевший, разорившийся, потерявший родных, просто постаревший) может сохранять свою социальную роль и иметь свое место среди людей.
Поэтому говорить, что инклюзия может быть только для какой-то категории детей – абсурд и бессмыслица.
Инклюзия – это право, и говорить о том, что умным подходит инклюзия, а умственно-отсталым нет – это так же абсурдно, как говорить, что кому-то из людей подходит кислород для дыхания, а кому-то не очень.
В исследовательском поле сейчас появляется все больше работ, оценивающих эффекты инклюзии в пролонгированном аспекте. Многие развитые страны занимаются инклюзией около 40 лет, и есть все возможности проследить и оценить, как и что изменилось в этих странах благодаря развитию инклюзивного образования.
Та же, например, Англия, которая традиционно много веков опиралась на кастовый принцип образования, изменилась радикально во всем – от политики до стиля, дизайна и еды – во многом благодаря процессам инклюзивного образования. Ценности демократии значительно сильнее развиваются в условиях инклюзивных классов.
В 2014 году вышло исследование ученых Калифорнийского и Эссекского университетов, где изучались последствия элитного образования у поколения 40-летних, то есть учившихся в 1970-е.
Уже до этого было известно, что на общие результаты тестирования элитность или неэлитность школы не влияет. Но любопытно было увидеть, как элитная школа влияет на дальнейшую жизнь. Ряд преимуществ выпуск из элитной школы давал (например, у выпускниц элитных школ меньше распространены аборты). Но в целом, у мужчин на доход, на заработную плату, на формирование семьи обучение в элитной школы никак не повлияло.
Однако же другие исследования, которые изучали влияние опыта обучения в инклюзивных классах, показали, что их здоровые выпускники показывали значительно более высокие социальные достижения, больший карьерный рост, большую договороспособность и гибкость в принятии решений. Поэтому любая рейтинговая школа придет к пониманию того, что инклюзия – это не «милость к падшим», не вымученный гуманизм, не политика партии, а прогрессивная технология. И именно умение вести инклюзивные процессы со временем будет определять элитарность и рейтинг школы.
Конечно, инклюзия дело дорогое. И со всей очевидностью, средств на ее внедрение не хватает. Но не стоит видеть в этом тупик. Это нормальное и естественное подтягивание финансов к реальной работе.
Залить неподготовленную школу деньгами в надежде, что из денег она произведет сложную инклюзивную среду, так же наивно, как лить на асфальт бензин, надеясь, что асфальт повезет тебя с Арбата в Чертаново – бензин необходим сложно организованному автомобилю с исправным мотором.
Средства должны наращиваться соответственно реально осуществляемой работе, иначе это разврат и искушение. Если нищий выигрывает в лотерею миллион, с вероятностью 90% он его пропьет и разбазарит. Чтобы вытащить из нищеты, одних денег недостаточно, сперва нужно проделать кучу сложной смыслообразующей работы.
Однако ряд исследований, изучающих экономику образования и инклюзии, в частности, говорит нам о том, что для большинства стран на сегодня проблематична не столько нехватка средств в образовании, сколько радикально неверное управление ими.
Эксперты рекомендуют в первую очередь не вливать новые миллионы в неразумно устроенное их распределение, а выработать новую методологию формирования образовательных бюджетов.
Наша страна не исключение. Даже сегодня денег в образовании достаточно, но степень бездарности их использования такова, что учи инвалидов или не учи, здоровые богаче никак не станут. Не стоит ответственность за ошибки управления перекладывать на тех, кто не имеет к этим ошибкам никакого отношения.
Родительская гордость – естественное чувство. Каждый родитель может и даже должен гордиться своим ребенком. Но ужасно хвастаться своим ребенком, отстраиваясь от фона чьей-то слабости. Заявлять «мой ребенок самый лучший, потому что у него две ноги», оттеняя его ребенком-колясочником – это крайне убого. В этот момент вы унижаете своего ребенка, отказывая ему в тех качествах, которые действительно делают его лучшим.
Мы просим подписаться на небольшой, но регулярный платеж в пользу нашего сайта. Милосердие.ru работает благодаря добровольным пожертвованиям наших читателей. На командировки, съемки, зарплаты редакторов, журналистов и техническую поддержку сайта нужны средства.
«Школу ребенок не потянет, сделаем инклюзию для себя». Что мешает принять особых детей в обычные классы и группы
На протяжении восьми лет инклюзивное образование пытается встроиться в российскую школу. В инклюзивном классе должно быть не более 20% детей с ОВЗ, большее количество превращает его в спецкласс. Если учесть, что на 2019 год процент детей с инвалидностью составляет примерно 2,5% от общего числа, то в теории инклюзия становится возможной. Но что же на практике?
Безусловно, реформа об инклюзивном образовании полезная и нужная. Ее реализация – это, во-первых, включение детей с ограниченными возможностями в жизнь социума, а стало быть, начало социализации с малых лет. Нормотипичные дети в свою очередь получают навыки общения и гармоничной жизни в новом социуме, развивая терпимость, заботу и психолого-педагогические качества.
По моим наблюдениям, чем больше опыта общения с «особятами» получают обычные дети, тем более стойкими и чувствительными становятся в пубертатном и постпубертатном периоде. В дальнейшем, когда им придется выстраивать взаимоотношения в учебной и рабочей среде, приобретенная гибкость, терпимость и толерантность будут весьма кстати. Обычно в каждой детской группе все роли распределены, и всегда есть тот, кто оказывается слабее других. Когда в такой группе появляется особый ребенок – «слабый» становится сильнее и наравне со всеми заботится о том, кому реально нужна помощь.
Во-вторых, такой подход позволяет родителям увеличить социальные контакты и не замыкаться в сложностях ребенка. Это приводит к лучшему качеству жизни, открывает новые пути самореализации, возвращает человека в полноценную общественную жизнь. В-третьих, это колоссальная экономия бюджетных средств за счет закрытия специализированных школ и детских садов.
И если в инклюзивном образовании столько плюсов, то в чем тогда проблема?
Инклюзия – или инвалидизация общества?
Говоря о сложностях инклюзии, я в первую очередь рассматриваю интеграцию людей с ментальными нарушениями. Идея с инклюзией в целом хорошая, но в том виде, в котором она есть сейчас, ведет к инвалидизации всего общества, а не к реальной интеграции людей с ОВЗ. Не люди с ограниченными возможностями подстраиваются под окружающий мир, а окружающий мир подстраивается под особых людей.
К сожалению, я не видел ни одного учебного заведения, показывающего стопроцентный результат социализации детей с ментальными нарушениями. И даже тридцатипроцентный результат социализации «тяжелых» детей не видел.
Уровень тяжести, о котором я говорю, – это комплекс, куда входит уровень интеллекта, социальная ситуация (окружение ребенка, финансовые возможности семьи, психическая подготовленность родителей), физические и физиологические особенности, вовлеченность в процесс болезни и выздоровления родителей и ближайших родственников.
И здесь на первое место выходит не столько переоборудование школ пандусами, лифтами, дублирование надписей шрифтом Брайля, сколько переобучение и переподготовка педагогического состава. Безусловно, не обойтись и без общественного принятия. Именно принятия, а не выполнения поручений.
Декларируя дружелюбность к детям с особенностями, по факту мы получаем неготовность учебных заведений принимать таких детей.
Педагоги далеко не всегда понимают, как нужно действовать, в итоге рушится образовательный процесс всей группы. Зачастую дети без сложностей в поведении начинают эти сложности проявлять. Еще бы, ведь учителя уделяют гораздо больше внимания более шумным и странным ученикам, а иногда и делают некие послабления… Как результат: уровень знаний падает, а руководство школ старается перевести особенных ребят на домашнее обучение, дабы не портить статистику успеваемости и сохранить стабильность в работе учителей.
Второй важный момент – безопасность учеников как с особенностями, так и нормотипичных. Агрессии в ту или иную сторону более чем достаточно, даже один срыв может привести к серьезным последствиям.
Например, одного из моих воспитанников с особенностями развития выгнали из обычной школы из-за того, что он ударил девочку: та громко кричала на перемене, а он не смог ей объяснить, что нужно вести себя тише, и применил физическую силу. Позже очень сильно переживал, но исправлять ситуацию уже было поздно. Случай агрессивного поведения со стороны мальчика был не первый. В итоге его перевели в коррекционную школу.
Чего хотят родители детей с ментальной инвалидностью
Чего хотят родители особых детей? Того же, что и родители обычных: видеть их здоровыми, счастливыми и самостоятельными. Часть мам понимает, что ребенок никогда не сможет обучаться наравне с другими, потому в ряде случаев сами выступают против инклюзивного образования. Но стараются найти возможность общаться (играть на одной площадке, посещать кружки) с нормотипичными детьми с малых лет, что, по их мнению, приведет к формированию приемлемых социальных паттернов поведения. Как крайность, многие из таких родителей выбирают для своих детей спецшколы, а не инклюзивные классы, хотя ребенок вполне бы мог и потянуть этот вариант.
Другая крайность – «пробивные родители». Такие не находят сложностей ни в себе, ни в существенно ограниченных возможностях ребенка и направляют свою энергию не на адаптацию, а на желание получить все возможное от общества путем войны. Их кредо можно сформулировать примерно так: «Ребенок слаб, потому создайте условия для его нахождения здесь, даже если это вызывает неудобство окружающих, и наберите правильных детей, чтобы играли, не обижали и заботились».
Так или иначе родители особых детей выпадают из полноценной жизни общества. Ведь бóльшую часть времени они вынуждены искать подходящие школы и возить ребенка на дополнительные занятия, где скорректируют поведение и дадут возможность если не пообщаться, то хотя бы посмотреть, как общаются другие дети. Даже в случае с обычной школой родители особых детей все равно должны прикладывать больше усилий, чтобы помочь ребенку с интеграцией. В случае с коррекционной школой – тем более: времени «для себя» вообще не остается.
Из инклюзивных в коррекционные – и обратно
Развивающим и досуговым центрам привлечение детей с ОВЗ бьет по бюджету, а зачастую и по репутации. Ведь показать красиво детей с ментальными особенностями на фото не всегда получается, да и родители часто по старинке воспринимают инклюзивные классы и группы как советские классы коррекции, куда «спихивали» тех, кто послабее. Технологически отточенный для преподавателей и эффективный в плане показателей для родителей результат выстраивать тоже очень сложно. Да и в силу темперамента особые дети часто, как маленькие ураганы, оставляют после себя погром: расписные подоконники, обои, отломанные ручки у шкафов, сожженные инструменты…
Родителям тоже непросто: тяжело слушать жалобы на своего ребенка, легче водить туда, где скажут, что все хорошо и по сравнению с остальными он кусается не так больно, бьет не так сильно, кричит не так громко.
Но особенные дети – это тренд, потому формально они присутствуют практически везде. На практике – в классах и залах – это скорее исключение.
Специализированным центрам перестроиться с «особят» на работу с обычными детьми также непросто. Те немногие центры, которые действительно пытаются работать с ментальными нарушениями именно в инклюзивном плане, со временем начинают испытывать дефицит в нормотипичных детях, что сводит само понятие инклюзии на нет.
С 20% детей с ОВЗ этот показатель постепенно увеличивается до 50, 80%. Как итог, эти развивающие центры закрывают свои двери для особых детей, а те, что не закрывают, начинают испытывать сложности с коррекцией и адаптацией. Так как превращаются в те же самые школы особого вида, где дети с особенностями просто не могут увидеть социального поведения.
Сейчас среди родителей особых детей популярна идея «сами организуем для себя», но процесс обычно выливается опять же в создание коррекционного центра, который дружественно относится к нормотипичным детям. Знаю случаи, когда родители особых детей объединяются в сообщества и организуют по факту коррекционные центры, называя их инклюзивными. На деле в такие центры ходят около 90% особенных и только 10% нормотипичных ребят – как правило, это братья и сестры.
Что нужно для успеха
Для успешной реализации инклюзивного образования школе или центру, принимающим ребенка с ментальными нарушениями, нужно обратить внимание на следующие моменты:
Эти три пункта – не исчерпывающие для принятия решения о приеме или не-приеме ребенка в учебное заведение. Вопрос об инвалидности и направлении в ту или иную школу решают психолого-медико-педагогические комиссии. Однако это три столпа, в зависимости от которых инклюзия возможна или невозможна в принципе.
Для успешной инклюзии – в том виде, в котором она есть, например, в некоторых странах Европы, – изменения должны быть не только в области образования, но и в области административного и уголовного права в отношении общества к людям с ОВЗ и, что очень важно, в отношении людей с ОВЗ к обществу.
Зачастую у ментальных инвалидов есть желание получать права и свободы как здоровому человеку, но в случае проступков нести ответственность как инвалид.
Родители из Испании рассказывают, что, например, если ребенок ударит тьютора в автобусе, то его лишают права ездить на общественном транспорте в течение месяца или вообще лишают посещения школы на это время. В Ирландии, также со слов родителей, особых детей с агрессией могут, по закону, исключить из детского сада, школы «за то, что много кричит и нервничает». В Швейцарии есть специальные тюрьмы для душевнобольных. У нас же размытость закона в этом смысле позволяет в некоторых случаях прикрываться болезнью, когда удобно.
В моем понимании инклюзия должна стать многоуровневой системой, где социализация начинается с раннего детства с оказанием поддержки семье. Этот процесс должен быть гибким и непрерывным, а основной задачей надо сделать развитие коммуникации, а не набор формальных общеобразовательных знаний. Системная подготовка ребенка к самостоятельной жизни в обществе – вот что по-настоящему важно. Это поможет реальной интеграции людей с ОВЗ в социум.