о чем стих августовские любовники
Августовские любовники
Из стихотворения Бродского «Августовские любовники»:
Августовские любовники,
августовские любовники проходят с цветами,
невидимые зовы парадных их влекут,
августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,
по площади бегут.
Так получилось, что почти все мои романы, романчики и интрижки происходили летом, начинаясь в мае-июне и с треском заканчиваясь в августе-сентябре.
Но именно август всегда был самым любвеобильным месяцем, временем накала страстей, катастроф, разрывов и прочих неотъемлемых атрибутов романтической юности.
Наконец-то юность закончилась и жизнь наладилась. Никаких трагических любовей, спокойная семейная жизнь, хорошая работа, отдельный кабинет, лишний вес, лень, закрашенные седые волосы – всё как у людей…
Августовские любовники
в вечернем воздухе чертят
красно-белые линии рубашек, своих цветов,
распахнутые окна между черными парадными светят,
и они все идут, все бегут на какой-то зов.
Романа с одноклассником у меня действительно не было. Всё случилось уже после школы, когда нам было по двадцать, и мы стали бывшими одноклассниками. Летняя встреча выпускников, неожиданные откровения, избыток эмоций и спиртного…
Я была влюблена в него в десятом классе, а он, сволочь, меня игнорировал, встречался с другой девочкой. Я плакала в подушку, выдумывала способы покончить с собой, представляла, как ему будет стыдно на моих похоронах. Конечно же, сочиняла стихи. В общем, развлекалась, как могла.
Далее последовал обмен любезностями, новостями, сплетнями про одноклассников. Потом, после напряженной паузы, предложение встретиться «и посидеть где-нибудь, вспомнить старые времена». Мой вопрос «Зачем?» его обидел.
— Ты что, не хочешь меня видеть?!
Двенадцать лет назад хотела. встретиться еще раз, но он отказался. Мол, всё произошло по глупости, и за то, что он нёс в состоянии подпития, извиняется и просит не учитывать при вынесении приговора (юрист все-таки…).
— Извини, Номер Первый, у меня работы много, вечером не смогу.
— А в выходные? Давай в субботу! Если хочешь, поедем в N-ск, посмотрим на нашу школу, зайдем к кому-нибудь…
— В выходные я тоже занята. Извини.
Он позвонил еще пару раз и, по-видимому, окончательно обиделся.
Шестого августа вечером я заскочила в «Стокманн», купить чего-нибудь к семейному ужину. Вместо удовольствия от шоппинга получила шок от встречи с любовником Номер Два. Всё такой же небритый, слегка помятый, красивый, умный и, похоже, так же пьющий…
В девять (!) лет я влюбилась в него, не с первого взгляда, поскольку видела слишком часто (он брат моего одноклассника, не путать с Номером Первым ;), но надолго. Романтического шарма у Номера Второго было в избытке. Он играл на всех возможных музыкальных инструментах, пел, балагурил, очаровывал девушек женщин всех возрастов. Что такое любовь девятилетней девочки – смешно, правда? А вот и неправда.
Когда мне было почти вдвое больше, я добилась того, чего так хотела в сладких девичьих грезах. Меня столько лет мутило от любви к нему, я задыхалась, выплескивая нерастраченную любовь в стихи, но не в реальные отношения. Пара-тройка увлечений, в том числе и Номером Первым, никак не повлияли на первую любовь, она не потускнела, по-прежнему зазывно поблескивая, как маяк, заманивая ложными иллюзиями.
Прошло пятнадцать лет. Номер Второй стоял прямо передо мной, возле прилавка с овощами. Мы оба растерялись. Опять общие фразы, вопросы о родителях, детях, общих знакомых. Рассматривали друг друга, как товар в магазине… Мне вдруг захотелось обнять его, попросить прощения, но он шагнул и сам обнял меня. Никаких «искр», никакой романтики и любви. Такие, наверно, объятия у солдат-однополчан, прошедших войну…
Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
в узеньких переулках торопливо звонят соборы,
возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.
Десятого августа, в пятницу, в аэропорту Ш-2, я вылила кофе на брюки любовника Номер Три. Сам виноват! Нечего было выскакивать из-за стола до того, как я его ошпарила. Он возвращался в Роттердам, где живет и работает уже 8 лет.
Оле-Оле-Олег. Можно сказать, что сначала я влюбилась в имя, потом уже в его обладателя. Дело было в августе, перед началом учебного года. Мы ехали в лифте на шестой этаж, на кафедру английского. Помню, что он произнес смешную фразу: «Самое время завести роман». Вот и завели.
Когда-то давно Номер Третий не был таким элегантным. Даже за границей не был ни разу. Поэтому и поступил на факультет международных отношений, с третьей попытки, после армии, обычный провинциал с жаждой покорить большой город.
Наши отношения тоже были, можно сказать, международными. Каждое мое заграничное путешествие заканчивалось или начиналось встречей с Номером Третьим. Он приезжал из Роттердама в Афины, Таллинн, Лиссабон, Стокгольм, Вену – даже после того, как между нами уже не было ничего, кроме общих воспоминаний и любви к стихам.
Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
никогда ни с кем, это ты себе говоришь.
Зачем же так кричать. Утренние посетители «Ти Джи Фрайдис» вздрогнули, увидев душераздирающую сцену: прилично одетый мужчина, чуть не опрокинув столик, бросается навстречу сонной тетке с двумя чемоданами. А потом еще и цветы ей дарит.
По законам жанра, следовало бы облиться слезами и говорить взахлеб: «А помнишь. » К счастью, всё обошлось только пролитым кофе.
Год назад Номер Третий опять женился, на двадцатилетней француженке. В июне у него родился сын.
— Ну пока. Созвонимся.
Рукопожатие, поцелуй. Мой самолет задержали, я еще два часа сидела в кафе и допивала его любимое темное пиво.
Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,
отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
отдавая себя, выпуская цветы из рук.
Прилетев из Парижа пятнадцатого августа, я взяла выходной, целый день вяло слонялась по дому. От скуки заглянула на поэтический сайт, вывесила там один из старых стихов. Читателям понравилось, получила несколько комментариев, в то числе и от любовника Номер Четыре – того, кому это стихотворение когда-то было адресовано. «Напиши, как ты». Указал адрес электронной почты. Такая трогательная забота, просто невероятно.
Этот роман можно было и не начинать, из интернет-знакомств ничего хорошего получиться не может. Я была уже взрослой девочкой, но влюбилась, как первоклассница. Наверно, этому способствовало состояние опустошенности, наступившее после разрыва с любовником Номер Пять, о котором расскажу чуть позже.
Зачем люди сидят в Интернете, тем более на сайтах поэтическо-графоманского содержания? Себя показать, других почитать. Дочитались.
Августовская встреча в реале была похожа на ослепляющую вспышку всего – чувств, стихов, секса. Меня трясло от всего этого, я пила коньяк вместо транквилизаторов.
Мне было плохо, очень плохо. Сестра лежала в больнице после тяжелой травмы. За неделю до Нового Года погиб мой дядя, сгорел заживо. Мои стихи на поэтическом сайте несколько раз номинировали на конкурс Национальной Литературной Сети. Я рассказывала Номеру Четвертому обо всех этих событиях, он не выказывал никаких эмоций.
Написать, как я? Это уже не «я», не та, которая была с ним. Совсем другая. Стихов не сочиняю, потому что от хорошей жизни они не пишутся.
Он, наверно, тоже другой. Стихи пишет на религиозные темы, кто бы мог подумать.
Тридцатое августа – предпоследний день календарного лета. Появление на сцене любовника Номер Пять было таким же неожиданным, как резкое похолодание и проливной дождь.
Телефонный звонок. Голос с небольшим акцентом: «Ясас! Это Ирини? Я звоню по просьбе Номера Пятого. Он просил передать вам привет и спросить, как вы поживаете».
Как я выжила, Номер Пятый знал хорошо. Если бы не он, врач, профессионал, я бы не перенесла операцию и послеоперационный период. Никто, кроме него, не знал, что я поехала вовсе не в отпуск, а в больницу города S, где он на свои деньги организовал мое лечение.
Номер Пятый, в принципе, был согласен. Он подал документы в аспирантуру МГУ и уже собирал вещи, но тут случилась моя болезнь, и переезд не состоялся.
Странная штука: чувство благодарности может мутировать в раздражение, а благородство и бескорыстие – обернуться мелочностью и склочностью.
Я, конечно, не была ангелом. Хранить верность человеку, которого видишь раз в квартал, при этом обязательно по сценарию скандал-слезы-прощение-милование, было трудно. Номер Пятый о моральной стороне отношений также не заботился. Мы были квиты.
Расставание, тем не менее, было болезненным. Слишком сильно мы проросли друг в друга за шесть лет.
— Я живу хорошо. Так и скажите.
— Вы по-прежнему часто бываете в Европе? Он хочет с вами встретиться.
— Нет, не бываю. Передайте Номеру Пятому большое спасибо за всё, но встречаться нам не имеет смысла.
Собеседник вежливо попрощался и повесил трубку.
Номеру Пятому не нравилось, когда я говорила о своих или его чувствах. «Ты слишком сентиментальна, оттого и стихи пишешь. Любовь – это невроз, это не нормально».
Сейчас, когда мне столько же лет, сколько было ему тогда, в момент разрыва, я склонна согласиться с его диагнозом.
Я переболела любовью, пережила ее не однажды, но мне странно слышать от других людей высказывания вроде «вот это настоящая любовь, а та, прошлая, была ошибкой».
Не бывает таких ошибок, не бывает любви настоящей или фальшивой, она либо есть, либо нет, вне зависимости от порядкового номера.
В «Триумфальной арке» Ремарка герой романа считал, что «ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил».
Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью,
что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.
Августовские любовники
Из стихотворения Бродского «Августовские любовники»:
Августовские любовники,
августовские любовники проходят с цветами,
невидимые зовы парадных их влекут,
августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,
по площади бегут.
Так получилось, что почти все мои романы, романчики и интрижки происходили летом, начинаясь в мае-июне и с треском заканчиваясь в августе-сентябре.
Но именно август всегда был самым любвеобильным месяцем, временем накала страстей, катастроф, разрывов и прочих неотъемлемых атрибутов романтической юности.
Наконец-то юность закончилась и жизнь наладилась. Никаких трагических любовей, спокойная семейная жизнь, хорошая работа, отдельный кабинет, лишний вес, лень, закрашенные седые волосы – всё как у людей…
Августовские любовники
в вечернем воздухе чертят
красно-белые линии рубашек, своих цветов,
распахнутые окна между черными парадными светят,
и они все идут, все бегут на какой-то зов.
Романа с одноклассником у меня действительно не было. Всё случилось уже после школы, когда нам было по двадцать, и мы стали бывшими одноклассниками. Летняя встреча выпускников, неожиданные откровения, избыток эмоций и спиртного…
Я была влюблена в него в десятом классе, а он, сволочь, меня игнорировал, встречался с другой девочкой. Я плакала в подушку, выдумывала способы покончить с собой, представляла, как ему будет стыдно на моих похоронах. Конечно же, сочиняла стихи. В общем, развлекалась, как могла.
Далее последовал обмен любезностями, новостями, сплетнями про одноклассников. Потом, после напряженной паузы, предложение встретиться «и посидеть где-нибудь, вспомнить старые времена». Мой вопрос «Зачем?» его обидел.
— Ты что, не хочешь меня видеть?!
Двенадцать лет назад хотела. встретиться еще раз, но он отказался. Мол, всё произошло по глупости, и за то, что он нёс в состоянии подпития, извиняется и просит не учитывать при вынесении приговора (юрист все-таки…).
— Извини, Номер Первый, у меня работы много, вечером не смогу.
— А в выходные? Давай в субботу! Если хочешь, поедем в N-ск, посмотрим на нашу школу, зайдем к кому-нибудь…
— В выходные я тоже занята. Извини.
Он позвонил еще пару раз и, по-видимому, окончательно обиделся.
Шестого августа вечером я заскочила в «Стокманн», купить чего-нибудь к семейному ужину. Вместо удовольствия от шоппинга получила шок от встречи с любовником Номер Два. Всё такой же небритый, слегка помятый, красивый, умный и, похоже, так же пьющий…
В девять (!) лет я влюбилась в него, не с первого взгляда, поскольку видела слишком часто (он брат моего одноклассника, не путать с Номером Первым ;), но надолго. Романтического шарма у Номера Второго было в избытке. Он играл на всех возможных музыкальных инструментах, пел, балагурил, очаровывал девушек женщин всех возрастов. Что такое любовь девятилетней девочки – смешно, правда? А вот и неправда.
Когда мне было почти вдвое больше, я добилась того, чего так хотела в сладких девичьих грезах. Меня столько лет мутило от любви к нему, я задыхалась, выплескивая нерастраченную любовь в стихи, но не в реальные отношения. Пара-тройка увлечений, в том числе и Номером Первым, никак не повлияли на первую любовь, она не потускнела, по-прежнему зазывно поблескивая, как маяк, заманивая ложными иллюзиями.
Прошло пятнадцать лет. Номер Второй стоял прямо передо мной, возле прилавка с овощами. Мы оба растерялись. Опять общие фразы, вопросы о родителях, детях, общих знакомых. Рассматривали друг друга, как товар в магазине… Мне вдруг захотелось обнять его, попросить прощения, но он шагнул и сам обнял меня. Никаких «искр», никакой романтики и любви. Такие, наверно, объятия у солдат-однополчан, прошедших войну…
Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
в узеньких переулках торопливо звонят соборы,
возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.
Десятого августа, в пятницу, в аэропорту Ш-2, я вылила кофе на брюки любовника Номер Три. Сам виноват! Нечего было выскакивать из-за стола до того, как я его ошпарила. Он возвращался в Роттердам, где живет и работает уже 8 лет.
Оле-Оле-Олег. Можно сказать, что сначала я влюбилась в имя, потом уже в его обладателя. Дело было в августе, перед началом учебного года. Мы ехали в лифте на шестой этаж, на кафедру английского. Помню, что он произнес смешную фразу: «Самое время завести роман». Вот и завели.
Когда-то давно Номер Третий не был таким элегантным. Даже за границей не был ни разу. Поэтому и поступил на факультет международных отношений, с третьей попытки, после армии, обычный провинциал с жаждой покорить большой город.
Наши отношения тоже были, можно сказать, международными. Каждое мое заграничное путешествие заканчивалось или начиналось встречей с Номером Третьим. Он приезжал из Роттердама в Афины, Таллинн, Лиссабон, Стокгольм, Вену – даже после того, как между нами уже не было ничего, кроме общих воспоминаний и любви к стихам.
Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
никогда ни с кем, это ты себе говоришь.
Зачем же так кричать. Утренние посетители «Ти Джи Фрайдис» вздрогнули, увидев душераздирающую сцену: прилично одетый мужчина, чуть не опрокинув столик, бросается навстречу сонной тетке с двумя чемоданами. А потом еще и цветы ей дарит.
По законам жанра, следовало бы облиться слезами и говорить взахлеб: «А помнишь. » К счастью, всё обошлось только пролитым кофе.
Год назад Номер Третий опять женился, на двадцатилетней француженке. В июне у него родился сын.
— Ну пока. Созвонимся.
Рукопожатие, поцелуй. Мой самолет задержали, я еще два часа сидела в кафе и допивала его любимое темное пиво.
Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,
отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
отдавая себя, выпуская цветы из рук.
Прилетев из Парижа пятнадцатого августа, я взяла выходной, целый день вяло слонялась по дому. От скуки заглянула на поэтический сайт, вывесила там один из старых стихов. Читателям понравилось, получила несколько комментариев, в то числе и от любовника Номер Четыре – того, кому это стихотворение когда-то было адресовано. «Напиши, как ты». Указал адрес электронной почты. Такая трогательная забота, просто невероятно.
Этот роман можно было и не начинать, из интернет-знакомств ничего хорошего получиться не может. Я была уже взрослой девочкой, но влюбилась, как первоклассница. Наверно, этому способствовало состояние опустошенности, наступившее после разрыва с любовником Номер Пять, о котором расскажу чуть позже.
Зачем люди сидят в Интернете, тем более на сайтах поэтическо-графоманского содержания? Себя показать, других почитать. Дочитались.
Августовская встреча в реале была похожа на ослепляющую вспышку всего – чувств, стихов, секса. Меня трясло от всего этого, я пила коньяк вместо транквилизаторов.
Мне было плохо, очень плохо. Сестра лежала в больнице после тяжелой травмы. За неделю до Нового Года погиб мой дядя, сгорел заживо. Мои стихи на поэтическом сайте несколько раз номинировали на конкурс Национальной Литературной Сети. Я рассказывала Номеру Четвертому обо всех этих событиях, он не выказывал никаких эмоций.
Написать, как я? Это уже не «я», не та, которая была с ним. Совсем другая. Стихов не сочиняю, потому что от хорошей жизни они не пишутся.
Он, наверно, тоже другой. Стихи пишет на религиозные темы, кто бы мог подумать.
Тридцатое августа – предпоследний день календарного лета. Появление на сцене любовника Номер Пять было таким же неожиданным, как резкое похолодание и проливной дождь.
Телефонный звонок. Голос с небольшим акцентом: «Ясас! Это Ирини? Я звоню по просьбе Номера Пятого. Он просил передать вам привет и спросить, как вы поживаете».
Как я выжила, Номер Пятый знал хорошо. Если бы не он, врач, профессионал, я бы не перенесла операцию и послеоперационный период. Никто, кроме него, не знал, что я поехала вовсе не в отпуск, а в больницу города S, где он на свои деньги организовал мое лечение.
Номер Пятый, в принципе, был согласен. Он подал документы в аспирантуру МГУ и уже собирал вещи, но тут случилась моя болезнь, и переезд не состоялся.
Странная штука: чувство благодарности может мутировать в раздражение, а благородство и бескорыстие – обернуться мелочностью и склочностью.
Я, конечно, не была ангелом. Хранить верность человеку, которого видишь раз в квартал, при этом обязательно по сценарию скандал-слезы-прощение-милование, было трудно. Номер Пятый о моральной стороне отношений также не заботился. Мы были квиты.
Расставание, тем не менее, было болезненным. Слишком сильно мы проросли друг в друга за шесть лет.
— Я живу хорошо. Так и скажите.
— Вы по-прежнему часто бываете в Европе? Он хочет с вами встретиться.
— Нет, не бываю. Передайте Номеру Пятому большое спасибо за всё, но встречаться нам не имеет смысла.
Собеседник вежливо попрощался и повесил трубку.
Номеру Пятому не нравилось, когда я говорила о своих или его чувствах. «Ты слишком сентиментальна, оттого и стихи пишешь. Любовь – это невроз, это не нормально».
Сейчас, когда мне столько же лет, сколько было ему тогда, в момент разрыва, я склонна согласиться с его диагнозом.
Я переболела любовью, пережила ее не однажды, но мне странно слышать от других людей высказывания вроде «вот это настоящая любовь, а та, прошлая, была ошибкой».
Не бывает таких ошибок, не бывает любви настоящей или фальшивой, она либо есть, либо нет, вне зависимости от порядкового номера.
В «Триумфальной арке» Ремарка герой романа считал, что «ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил».
Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью,
что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.
В красных рубашках с полуоткрытыми ртами
Ускользающие любовники, расшатанная решетка и ломкие листья: графика к стихотворению Иосифа Бродского
Книга, отпечатанная в типографии легендарного города Петушки тиражом 15 нумерованных экземпляров, – часть масштабного проекта «Время Бродского», затеянного графиком и издателем Виктором Гоппе. В проекте участвуют 15 художников (Сергей Якунин, Эвелина Шац, Сергей Шутов, Валерий Башенин, Валерий Светлицкий, Леон Стейнмец и др.); причем объединяет их не общность стилистики или творческого метода, а любовь к поэзии Бродского и способность к ее оригинальному изобразительному прочтению. Своеобразным итогом этого начинания станет выставка, которая должна открыться в декабре в галерее «Арт-проект».
Петр Перевезенцев – московский художник, создатель собственной гротескно-абсурдистской мифологии, изобретательно варьирующий сравнительно узкий круг архетипических образов, свободно комбинирующий язык разных стилей. Сфера его творчества – не только живопись, станковая графика, но и авторская книга, пространственные объекты, экспериментальная поэзия, театр. Его обращение к Бродскому может показаться неожиданным, если учесть, что прежде мастер иллюстрировал библейские сказания, трактаты Франциска Ассизского и Якоба Бёме, «Похвальное слово глупости» Эразма Роттердамского, Велимира Хлебникова и Николая Заболоцкого. Для данного проекта Перевезенцев выбрал стихотворение Бродского 1961 года. «Августовские любовники» – не широко известное, а главное, очень сложное для перевода в зрительный ряд. Герои, лишенные индивидуальных черт, спешащие уединиться, пока их не настиг «вечер жизни», постоянно ускользают из поля зрения автора, вызывают у него весьма неоднозначные чувства: «…августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами/ мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,/ по площади бегут».
 |
| Непрочность всех связей, тщетность любых сближений. Иллюстрация из книги |
Художник не стал изображать людей и городской пейзаж, ограничился тремя композициями эмблематического характера. На обложку он поместил венок (видимо, символ своевременного признания соотечественников, отсутствие которого так угнетало опального поэта). На двустраничных композициях – решетка балкона знаменитого дома Мурузи, где жил Бродский, и перевязанный лентой букет. Помимо художественных достоинств литографии (сдержанность цветовой гаммы, изящество лаконичных композиционных решений, четкая ритмика линий) стоит отметить деликатность графика по отношению к образному миру автора. Хоть и цветы, и балкон неоднократно упоминаются в тексте, вряд ли их изображения можно назвать иллюстрацией в точном смысле слова. Рисунки скорее напоминают политипажи пушкинской эпохи, содержавшие в себе лишь туманные аллегорические намеки на содержание книги.
В то же время литографии Перевезенцева – не просто перевод старинной символики на современный пластический язык. Не в сюжетах, а в самой манере исполнения композиций зашифровано нечто крайне существенное для понимания стихов. Например, рисунок на обложке, в котором переплетаются «мирискуснический» и супрематический мотивы, можно рассматривать как напоминание о принадлежности Бродского к петербургской культуре. Осыпающийся венок, расшатанные прутья решетки, истончающиеся стебли и ломкие листья цветов передают самое главное в стихотворении – ощущение тотального, неизбывного одиночества, непрочности всех связей, тщетности сближений. Перед нами вариант взаимоотношения слова и изображения, которое даже непримиримый противник книжной иллюстрации Юрий Тынянов признавал «законным сожительством»: «Только ничего не иллюстрируя, не связывая насильственно, предметно слово с живописью, может рисунок окружить текст. Но он должен быть подчинен принципу графики, конструктивно аналогичному с принципом данного поэтического произведения».
Издатель взял на себя заботу о внешнем оформлении книги и шрифтовой интерпретации текста. Особенно выразительна помещенная на суперобложке таблица, напоминающая одновременно школьные прописи и страницу из каталога типографских шрифтов. Название стихотворения как бы рождается на глазах у зрителя, складываясь из отдельных литер. В каждой следующей строке еще не завершенное, не сформировавшееся слово удлиняется, дополняется еще одним знаком алфавита. Набранные фрагменты придирчиво пересматриваются: строчные буквы меняются на прописные, и наоборот. Возможно, это – пластическая аналогия филигранной работы поэта, испытывающего на прочность каждое слово, каждую букву, звук. Важную роль играет и текстура «занозистой» желтоватой бумаги, вызывающая не только зрительные, но и тактильные ассоциации с неустроенной эпохой 1960-х, ее «суровым стилем».
Как известно, Бродский был убежден, что подлинная поэзия – явление самодостаточное, вмешательство другого искусства лишь мешает адекватному пониманию текста, «выводит стихи в совершенно иное измерение». Вероятно, к графическому истолкованию своих сочинений он также отнесся бы настороженно. Но это не значит, что художники не имеют права обращаться к его образам. Книга доказывает, сколь убедительными, тактичными по отношению к первоисточнику могут быть такие эксперименты.