Осенняя соната о чем спектакль

Осенняя соната

«Осенняя соната» — это накал страстей, всплеск неутоленных обид и горечь несбывшихся надежд. Актрисы играют мать и дочь с надрывом, свойственным нашим женщинам. И этим заставляют зрителя обнаружить в бергмановской драме черты, типичные для драмы русской.

Действующие лица и исполнители:

Действие происходит в середине семидесятых годов XX века в пасторской усадьбе недалеко от норвежского городка Биндал

Продолжительность спектакля 2 часа 35 минут
Спектакль идет с одним антрактом

В спектакле содержатся сцены, демонстрирующие курение табака. Курение вредит Вашему здоровью.

Премьера состоялась 4 марта 2012 года

Драматургической основой спектакля стал киносценарий Ингмара Бергмана, по которому известный шведский драматург и режиссер в 1978 году снял фильм с Ингрид Бергман и Лив Ульман в главных ролях.

Для истории сложных и невероятно болезненных взаимоотношений матери и дочери, которая хорошо всем знакома благодаря знаменитому фильму, режиссер и артисты, занятые в спектакле, попробовали найти собственные «отмычки». Не разрушая психологические связи, заданные в тексте, раскрывая и препарируя их, в «Современнике» в этих взаимоотношениях пытаются выстроить драму и через печальное, и через смешное, зачастую прибегая к острым, гротесковым формам.

Вместе с Екатериной Половцевой над спектаклем работали хорошо известный сценограф Эмиль Капелюш и художник по свету Глеб Фильштинский, приглашенные из Петербурга, а также художник по костюмам Виктория Севрюкова.

В спектакле заняты: Марина Неелова, Алена Бабенко, Елена Плаксина, Сергей Гирин, Александр Рапопорт, Кирилл Мажаров, Евгений Павлов, Полина Рашкина, Владимир Суворов, Владислав Федченко.

На сцене «Современника» поставили драму Бергмана

Источник

Осенняя соната

«Осенняя соната» — это накал страстей, всплеск неутоленных обид и горечь несбывшихся надежд. Актрисы играют мать и дочь с надрывом, свойственным нашим женщинам. И этим заставляют зрителя обнаружить в бергмановской драме черты, типичные для драмы русской.

Действующие лица и исполнители:

Действие происходит в середине семидесятых годов XX века в пасторской усадьбе недалеко от норвежского городка Биндал

Продолжительность спектакля 2 часа 35 минут
Спектакль идет с одним антрактом

В спектакле содержатся сцены, демонстрирующие курение табака. Курение вредит Вашему здоровью.

Премьера состоялась 4 марта 2012 года

Драматургической основой спектакля стал киносценарий Ингмара Бергмана, по которому известный шведский драматург и режиссер в 1978 году снял фильм с Ингрид Бергман и Лив Ульман в главных ролях.

Для истории сложных и невероятно болезненных взаимоотношений матери и дочери, которая хорошо всем знакома благодаря знаменитому фильму, режиссер и артисты, занятые в спектакле, попробовали найти собственные «отмычки». Не разрушая психологические связи, заданные в тексте, раскрывая и препарируя их, в «Современнике» в этих взаимоотношениях пытаются выстроить драму и через печальное, и через смешное, зачастую прибегая к острым, гротесковым формам.

Вместе с Екатериной Половцевой над спектаклем работали хорошо известный сценограф Эмиль Капелюш и художник по свету Глеб Фильштинский, приглашенные из Петербурга, а также художник по костюмам Виктория Севрюкова.

В спектакле заняты: Марина Неелова, Алена Бабенко, Елена Плаксина, Сергей Гирин, Александр Рапопорт, Кирилл Мажаров, Евгений Павлов, Полина Рашкина, Владимир Суворов, Владислав Федченко.

На сцене «Современника» поставили драму Бергмана

Источник

Не на жизнь, а на смерть

«Осенняя соната» в театре «Современник»

«Осеннюю сонату» Ингмара Бергмана доверили поставить молодому режиссеру Екатерине Половцевой, правда, на Другой сцене «Современника» идет ее «Хорошенькая» по пьесе Найденова. Но главное – Половцевой «доверили» едва ли не главное достояние «Современника» – Марину Неёлову, которая, сложилось впечатление, в свою очередь, доверилась молодому постановщику. На пользу делу.

Худрук «Современника» Галина Волчек – из тех, кому важно «выговариваться» через актера, иметь актрису-музу, которая становится как бы ее голосом в спектакле. Такой музой много лет была Марина Неёлова, ближе к нашему времени – Елена Яковлева, уход которой в конце прошлого сезона многие готовы были счесть невосполнимой потерей для театра, поскольку Яковлева играла главные роли в нескольких спектаклях.

Но Волчек, наоборот, ситуацию обострила, и одновременно чувствовалась ее какая-то абсолютная уверенность в том, что «отряд не заметит потери бойца». Так и выходит: в «Пять вечеров» только что ввели Евгению Симонову, в «Пигмалионе» теперь играет Алена Бабенко, вообще Бабенко – благодаря Галине Волчек – выходит сегодня в первые сюжеты московской сцены. В прошлом сезоне она сыграла сразу три главные роли, теперь вот – «Осеняя соната», где она вынуждена соответствовать самой Неёловой. Неёлова, тут спорить трудно, – по-прежнему САМА. Но Бабенко не теряется в тени, хотя. Это трудно. Очень.

Игра Неёловой восхищает, поражает, трогает, мучает каким-то на редкость живым мастерством, понимаешь, что это и то, другое-третье, – всё приемы, технические уловки, но уловки и приемы живые, она сама – жизнь, нервная, меняющаяся каждую секунду. Движения ее то резкие, точно речь об итальянских масках с картин Сомова или Судейкина, то плавные; игра то яркими, размашистыми и жирными мазками, то – так же естественно – на полу- и даже на четвертьтонах. Глядя на нее, думаешь: это и есть аристократизм в профессии.

Понимаешь, что, если бы она была пианисткой, как ее героиня Шарлотта, она бы, конечно, мучилась, страдала, слушая, как того же Шопена играет дочь Ева (Алена Бабенко). В фильме, прочитав выразительный монолог «в честь Шопена», Ингрид Бергман «добивает» дочь собственным исполнением того же опуса. В спектакле ограничиваются словами, но хватает и их. Но лучше не пересматривать фильм ни до, ни после спектакля – слишком разнятся театр и кино.

РГ, 5 марта 2012 года

Алена Карась

Бергман по-русски

Вчера в «Современнике» сыграли «Осеннюю сонату»

Есть какое-то странное, непредусмотренное совпадение в том, что премьера «Осенней сонаты» Бергмана на сцене «Современника» состоялась именно в день российских выборов.

Женская душа России (об этом невольно вспоминается на исторических поворотах) идеально воплощена в бергмановском сюжете про мать и ее дочь, так и не сумевшую примириться со своим прошлым, выступить по отношению к нему собственным «взрослым». Героиня Лив Ульман Эва (ее в спектакле играет Алена Бабенко) одержима своей детской травмой, обидой на эгоистку-мать. И, даже страдая (ее маленький сын утонул, когда ему было 4 года), проявляя чудеса милосердия, ухаживая за больной сестрой Еленой (Елена Плаксина), она не может проявить великодушное понимание по отношению к матери в минуту ее максимальной уязвимости, когда та потеряла близкого друга.

Вряд ли какой-то иной сюжет мог бы стать более точным театральным комментарием к нынешней политической минуте. Обремененные своими непреодоленными «детскими» травмами, вечные обиженные «подростки», мы никак не обретем культуру ответственного и терпимого политического жеста.

В спектакле «Современника» еще определенней. Неелова превращается из артистки-каботинки в несчастную женщину, подавленную сознанием никчемности своей жизни.

Из-за таких резких сдвигов атмосферы сострадание начинает отступать, замененное осуждением. Бергмановская мягкость и сдержанность растворились в темпераментном славянском порыве. Его идея о том, что только самое страдающее и больное существо (Елена) в состоянии простить и любить, растворилась в жестоком анализе молодого режиссера. Бергман по-русски оказался не столь загадочен, зато, быть может, определеннее для сегодняшнего состояния общества.

МК, 5 марта 2012 года

Марина Райкина

«Осенняя соната»: дочки-матери-беда

День выборов «Современник» отметил премьерой

В первые дни марта «Современник» показал премьеру явно не по сезону — «Осенняя соната», инсценировка знаменитого фильма Ингмара Бергмана. Однако выборная истерика не идет ни в какое сравнение со страстями тихой жизни героев оскароносной картины. Разницу в человеческих страстях почувствовал не только обозреватель «МК», но и переполненный зал театра на Чистых прудах.

Атмосфера северной страны, где происходит эта простая до банальности и жутковатая до озноба история, ощущается при первом взгляде на сцену уже на физическом уровне. Это заслуга Глеба Фельштинского: большой мастер театрального света, он погрузил сцену в легкую туманную дымку и изморозь, что невольно передергиваешь плечами — зябко-то как здесь. И к тому же неуютно при видимом вековом покое, что транслируют темно-серые от сырости доски — из них выстроен павильон, по диагонали разделяющий сцену на две неравные половины (художник Эмиль Капелюш).

В павильоне — ничего, кроме пианино — тоже серого, хорошо отшкуренного, вне его — качели на веревках, несколько пляжных кресел и силуэт лодки на заднике. Пастораль да и только. Скучновато, но именно в подобных местах хочется спрятаться от агрессии и истерик мегаполиса в надежде хотя бы на временный покой.

Иллюзия, уверил еще в 1978 году великий шведский режиссер Бергман, снявший свою «Осеннюю сонату». Невыносимо, повторила вслед за ним спустя тридцать с лишним лет молодой режиссер Екатерина Половцева. У нее в «Современнике» уже идут два спектакля на малой сцене, в рамках проекта «Опыты». Нынешний — ее дебют на большой. Половцева не могла не понимать, что нарывается на сравнение — знатоки еще помнят блестящую кинодраму с Ингрид Бергман и Лив Ульман, а дотошные залезут в Интернет, посмотрят и.

Молодого режиссера это не остановило — порой дерзость приносит неожиданный результат. Что ж, посмотрим «Сонату» на российский манер. И послушаем — все-таки соната.

Сюжет простой, как все в жизни: мать, известная пианистка, приезжает в маленький город к дочери, которую не видела семь лет, в основном по причине гастрольного характера работы. У дочери приличный муж, у мужа — приличный дом, где знаменитую мамочку намерены баловать. Радость встречи омрачает другая дочь — глубокий инвалид в кресле-каталке, которую опекает старшая сестра. Игра в дочки-матери оборачивается бесконечно тяжелой драмой.

«Бомбу» играют Неелова и Бабенко. Поначалу сдержанно, только сдержанность каждой имеет свой характер: у дочери Евы — монашеское смирение со внезапными порывами радости, у мамы Шарлотты — легкомыслие, которого она кажется, что и стесняется. Вроде как ни к месту пукнула, и самой неловко. А что делать? Жизнь, привычки, с годами превратившиеся в цемент, не зачеркнешь, даже осознавая собственную вину перед собственными детьми. Да и виновата ли она в том, что родилась с талантом, который имеет оборотную сторону — крест?

В первом акте истинный подтекст еще не прорвался, как гной, нарыв зреет, а в зале смеются. Это актриса Неелова из пустячной фразы может сделать почти репризу, а актриса Бабенко — подхватить ее на уровне жеста или звука. Предгрозовой акт неожиданно заканчивается пасадоблем, в котором вращаются умерший любовник Шарлотты, врач с сиделкой, дочери и танцор в бандане и с выгнутой, как тетива лука, спиной из сна Шарлотты. Конечно же, качели, этот вечный маятник судьбы.

Второй акт — по сути диалог из взаимных упреков, накопившихся за много лет: «а ты, мама. », «. да я в то время. », «а папа, мама, когда ты. », «нет, я думала, но не могла не ехать». Застарелые дочкины комплексы пубертатного периода безобразны, как прыщи, с которыми сама не справилась; маму жалко, которая в бессилии оправдывается в своих невиновных виноватостях. Все виноваты друг перед другом, и никто не виноват, и обиды эти столь ничтожны, но почему-то вырастают в неподъемный и неохватный ком — грязный, снежный. Вот из чего скроена эта большая и важная сцена.

«Осеннюю сонату» можно не только смотреть, но и слушать. За серое пианино по очереди присаживаются то мать, то дочь, но, к счастью, никто не шарашит по клавишам (не считая одной беспомощной попытки Евы). Но музыка, такая же сдержанная и приглушенная, как игра актеров (Гирин, Плаксина, Раппопорт, Федченко), висит в воздухе как туман, как изморозь.

Половцева изменила финал — дамы уходят вдаль в вечное противоречие, вцепившись в ручку одного чемодана (и нести тяжело, и бросить жалко). У Бергмана дочь пишет письмо отъехавшей маме и все-таки просит прощения. Сам шведский режиссер, у которого отношения с матерью находились в пространстве «любовь-ненависть», в фильме покаялся. По-русски эта проблема оказалась сознательно нерешенной. Покаяться — это не по-нашему.

Новая газета, 21 марта 2012 года

Марина Токарева

Одиночество как свобода

Марина Неелова сыграла священное чудовище

Что остается значимым в любые переломные времена? Человечность. Она не отменяется, пока есть представители вида. Характеры и типы отношений, стоящие вне и над, переходящие из эпохи в эпоху. Такие умел продумать и рассмотреть Ингмар Бергман. Поэтому и сегодня сугубо частная история двух женщин, матери и дочери, способна стать сценическим событием. Если одну из главных ролей играет Марина Неелова. На сцене «Современника» — «Осенняя соната», спектакль, в основу которого лег сценарий одноименного фильма классика кино.

Сценограф Эмиль Капелюш построил в правом углу сцены широкий диагональный коридор, серо-серебристый, цвета выбеленной дождями осины: концертный зал, мост, клетка. В конце он повернется и станет тоннелем, под сводами которого пройдут перед финальным расставанием мать и дочь. Широкие доски, из которых состоят боковины, не закреплены внизу, шатаются, подчеркивая нервные вибрации здешней жизни.

В прозрачную осеннюю тишину, в которой коротают время Ева и Виктор, пастор и его жена, соединенные трагедией — погиб их сын Эрик, — вторгается овдовевшая мать Евы.

После семи лет разлуки (по странному совпадению как раз семь лет Неелова не имела в театре ролей) в шведскую глубинку приезжает знаменитая пианистка.

Светская, с форсированными интонациями, нарядная. Ее встречает дочь, в теплых вязаных вещах, глухой шапочке до бровей. Неловкость первых минут маскируется возбуждением, тащат вещи, задыхаются — то ли от тяжести чемоданов, то ли от тяжести минувших лет.

Жизнь Нееловой на сцене насыщенна каждую минуту и самоценна.

Характер Шарлотты она разворачивает в мелочах, отражающих натуру. Вот решительно и чуть брезгливо сдергивает с дочери шапку, как с маленькой. В штыки встречает весть о том, что здесь, в доме, а не в клинике, — еще одна ее дочь, Елена, неизлечимо больная (Елена Плаксина). Берет в руки ее голову, гладит лицо с мучительной, щемящей жалостью. А оставшись одна, безжалостно диагностирует случившееся: тоска, какая же тоска! Но тут вспоминает музыку Бартока, ее спрятанную боль, — встреча с дочерьми дает ей ключ, с ним она проходит в воображении мелодию и заключает с радостной жестокостью: «…если это так, мой приезд сюда чего-то стоит…»

Алена Бабенко — ровные интонации, ясные черты смытого лица — ведет роль Евы от глухого раздражения к тихой экзальтации и от спрятанного исступления к акварельной, уже почти неживой нежности. В том, как она говорит с мужем, вспоминает своего мальчика, везет инвалидное кресло сестры, присутствует некий свет, приглушенный, как свеча, помещенная под колпак.

Мать ставит ее в тупик, выбивает из колеи. Ева готовит пикник, на который ожидает несчастную вдову, а выходит дива в вызывающем красном платье до пола. Вот Шарлотта с мокрым подолом впархивает на веранду — в глуши ее нашел импресарио. Берет трубку — и ею завладевает ее мир, где важны сроки репетиций, гонорары, комфорт. Она скидывает ватник и галоши и делает зятю (Сергей Гирин) знак: помогите надеть туфли. Растерянный пастор неуклюже топчется вокруг, и, поняв бесполезность просьбы, Шарлотта машет рукой: оставь, бедняга! Она вся уже там, где ее имя многое значит и куда так спасительно сбежать от здешнего неустройства. Согретая перспективами, она вместе с Виктором уговаривает дочь сыграть «что-нибудь». Ева играет Шопена. Шарлотта сидит спиной к пианино и может не «держать лицо»; на нем все написано. Мастер слушает дилетанта, и он — из безнадежных. Ее преувеличенные похвалы режут ухо, Ева, оскорбившись, идет в атаку. Что не так?! И Шарлотта сбрасывает маску любезности. Она говорит о Шопене сильно и просто, деланая интонация сменяется жесткой, мимоходом рождается замечательная формула «это должно быть сыграно как-то неправильно трудно»… В момент, когда Неелова обнаруживает перед нами истинную Шарлотту, она ведет тему, прочувствованную до дна: священное чудовище, мастер и ученик одновременно. Ева опускает голову: ее бесцветное вялое исполнение на фоне монолога матери выглядит почти преступно.

…Шарлотта укладывается спать: кресло, плед, ноги на чемодане — все подчеркивает временность ее присутствия здесь. Натягивает ночные очки и начинает напевать, убаюкивать сама себя, чуть-чуть — и соскользнет в спасительное забвение… Но тут Ева является проявить о ней заботу. Шарлотта пугается — бессонница теперь гарантирована.

И так все, что происходит между ними, — перпендикулярно, некстати. Ева заговорит об Эрике, своем погибшем сыне, о Боге… Она будет говорить о том, что мать передает музыкой, — но Шарлотта не узнает этих смыслов, не поймет, отшатнется, как от помешанной.

Второй акт. Шарлотта в ужасе от сна-кошмара, слепо тычется в углы, зовет дочь. Прибегает Ева. И начинается самая важная сцена спектакля. Ночной дискомфорт перерастает в скандал, некрасивый, стыдный. «Ненавижу тебя!» — кричит Ева, и мать отшатывается: уверенная дама средних лет вмиг съеживается до пожилой измученной женщины, сламывается линия спины, затылок как-то жалко взъерошивается. Сгорбившись, она бредет к чемодану, тянет его за ручку куда- то… Ева рыдает. Словно осев под грузом воспоминаний, обе садятся спинами друг к другу на этот чемодан и начинают говорить. Прошлое накидывается на них и пытается уничтожить.

Счет, который предъявляет матери дочь, — из непрощаемых: любые поступки причиняли боль: и когда мать уезжала, и когда оставалась, и когда вмешивалась в ее жизнь, и когда держалась в стороне. Но о чем бы ни шла речь — причинах страшной болезни Елены или несчастливой попытке любви Евы, она идет о главном — грозном даре Шарлотты, который выталкивал ее из дома в музыку, из нормы в аномалию, требовал бесчисленных жертвоприношений, давая взамен единственное — мучительный и счастливый поиск гармонии. Все движение спектакля — от несчастья в несчастье — построено на непримиримой разности природы матери и дочери. Разности, порождающей зависимость, в которой перемешаны ненависть и любовь.

Неелова безукоризненно точно играет сложный состав человеческого эгоизма; его сибаритские радости и болезненные уколы. Ее героиня беседует сама с собой, отделяет себя от любого фона: трагедии дочерей, смерти любимого человека. Ее одиночество и есть ее свобода, на все она смотрит со спасительной дистанции длинного и бурного прошлого и уже короткого будущего.

«Современник» дал режиссеру-дебютанту Екатерине Половцевой большую сцену. И она сумела выстроить на ней чистую и сильную партитуру. Если бы ей еще хватило бесстрашия сделать спектакль короче, убрать из него сцены-иллюстрации (они, едва родившись, уже истлели в художественной вторичности), расчистить сцену для трагического диалога героинь, — выиграли бы и актеры, и спектакль, и репутация постановщика.

— Я никогда ее больше не увижу, — говорит Ева, уходя с матерью в глубину коридора. И все покрывает звук настраиваемых в оркестре инструментов.

Новые известия, 7 марта 2012 года

Ольга Егошина

Визит мамы

В «Современнике» сыграли «Осеннюю сонату» Ингмара Бергмана

Галина Волчек одной из первых в Москве открыла сцену «Современника» для молодых режиссеров. В афише Другой сцены театра целый ряд названий поставлены недавними выпускниками ГИТИСа (Р А ТИ). А сейчас режиссер Екатерина Половцева, ученица Сергея Женовача поставила на Большой сцене спектакль по «Осенней сонате» Ингмара Бергмана.

Выбор для дебюта на Большой сцене «Осенней сонаты» Ингмара Бергмана казался рискованным. Собственные фильмы великого шведа так полны, что на долю интерпретаторов остается очень немного. Либо быть послушным копиистом, таких предостаточно, либо, что всегда особенно привлекательно для бездарности, заняться ревизией сюжета и смысла. Молодой режиссер Екатерина Половцева склонности к эпатажу пока не обнаруживала; хотя классические сюжеты в ее работах обретали интонацию личного высказывания.

Ингмар Бергман писал «Осеннюю сонату», осмысляя свои отношения с матерью и с бывшей женой, погружаясь в прошлое и отправляясь в путешествие вглубь собственной души. История чувств, в которых любовь и ненависть, зависть и непонимание, тяга и отвращение переплелись в тугую сеть, на сцене «Современника» сохранила масштаб, но обрела новую тональность. Суховатую жесткость мужчины-исследователя сменили страстные женские поиски правых и виноватых.

«Мать и дочь – какая ужасная комбинация страстей, заблуждений, тяги к самоуничтожению! Здесь возможно все, здесь и происходит все – под предлогом любви и материнской заботы. Душевные травмы матери наследует дочь, просчеты матери оплачивает она же, несчастье матери – несчастье дочери, словно пуповина между ними никогда не перерезалась». Алена Бабенко – Ева произносит эти слова как итог долгих размышлений. В фильме Бергмана Лив Ульман играла Еву много выстрадавшей матерью семейства. В исполнении Алены Бабенко Ева – девочка-подранок, натура, у которой детские царапины гноятся годами. Она все еще чувствует себя ребенком перед запертой комнатой, в которой мать играет на рояле (спектакль идет на почти непрерывной смене музыки – Баха, Бартока, Бетховена, Шопена). Мама недодала любви, а стало быть, виновна во всех грехах: в несложившейся любви, в аборте, даже в смерти четырехлетнего сына, выскользнувшего из-под присмотра и утонувшего в колодце. Дети не умеют прощать, и с детской бескомпромиссностью Ева судит мать и признает виновной.

Легкомысленная, очаровательная, грешная Шарлотта – Марина Неелова выслушивает обвинения терпеливо, опуская голову, признавая не эти конкретные обвинения (тут она оправдывается и протестует), но более глубокую и важную вину. Мать всегда отвечает за своих детей, если они несчастны.

Потерявшая близкого друга Шарлотта–Неелова появляется в доме дочери после семи лет разлуки. В разреженный осенний воздух пасторской усадьбы, где навеки застыли печаль и горе, где бродят призраки умерших людей, влетела легкомысленная и прекрасная птица. По-птичьему бездумная, по-птичьему легко перескакивающая от рассказа о последних минутах близкого друга к хвастливой демонстрации только что купленной обновки. Марина Неелова создает чуть шаржированный образ прекрасной эгоистки, красивой и успешной женщины, привыкшей, что она объект всеобщего обожания и все окружающие ее обслуживают. Она скупа и хвастлива, черства и толстокожа. Ранит окружающих походя, даже не замечая своей бестактности: то объясняет своей дочери-калеке Лене, что она, Шарлотта, не болеет даже насморком, то сообщает зятю, что Ева тут с ним несчастна.

Марина Неелова делает это с блеском, чтобы в момент кульминации вдруг открыть другую Шарлотту – страдающую, ранимую. Весь ее бравурный эгоизм – всего лишь защитная оболочка. И ночное объяснение с дочерью срывает эту ставшую ненужной маску, обнажая несчастную испуганную душу, которая жаждет любви и не умеет любить.

В дивном утреннем свете художника Глеба Фильштинского две женские фигуры кажутся точно сошедшими с полотна Вермеера. Рельефен каждый жест актрис, но свет придает любой позе дополнительное измерение. Переходы от оскорблений к рыданиям, от крика к слезам, от отчаяния к объятиям выстроены и сыграны виртуозно. Но действует не столько виртуозность, сколько неподдельная и искренняя боль, стоящая за словами.

Объяснение Евы с Шарлоттой – одна из лучших сцен еще неровного, только складывающегося, еще не осознающего всей своей силы спектакля. Давно у нас не было дебютов столь впечатляющих: искренность и заразительность интонации плюс ясность нравственного чувства…

В финале фильма Ева пишет матери мудрое письмо о том, что ненависть давно выдохлась, старые счеты потеряли смысл, письмо о любви как прощении. Из финала спектакля «Современника» жест покаяния и примирения выпал.

Две женщины идут по бесконечному дощатому продуваемому всеми ветрами коридору (художник Эмиль Капелюш). Они тащат за ручки один чемодан, каждая обращается к кому-то невидимому, – такие похожие и такие далекие, такие несчастные и такие непримиримые.

OpenSpace.ru, 12 марта 2012 года

Ольга Фукс

Дочки-матери в «Современнике»

Марина Неелова и Алена Бабенко заново сыграли «Осеннюю сонату» Ингмара Бергмана

«Современник» продолжает недавно взятый курс на молодую режиссуру (в конце концов, его создателю Олегу Ефремову еще не было тридцати, когда он создал этот театр). Молодая режиссура, как ей и положено, не пасует ни перед какими авторитетатми и стремится сказать свое новое слово в искусстве там, где сказано уже так много, что добавить уже вроде бы и нечего. В общем, двадцативосьмилетняя Екатерина Половцева поставила «Осеннюю сонату» по сценарию Ингмара Бергмана (плод безжалостного самоанализа его отношений с матерью и женой-пианисткой Кэйби Ларетеи), который лег в основу его великого фильма.

Дом деревенского пастора Виктора (Сергей Гирин) и его жены Евы (Алена Бабенко), куда вот-вот приедет мать Евы Шарлотта (Марина Неелова), блестящая пианистка с мировым именем, просвечивает, как осенняя паутина (художник Эмиль Капелюш). Ползет дымок сожженных листьев и несгорающих воспоминаний, а новые листья все падают и падают, и новые чувства вот-вот «подкинут дровишек» в тлеющий костер памяти. Здесь, на краю мира (в театре, увы, нет возможности показать красоту норвежских фьордов, как в фильме), все, что сопряжено с понятием успеха, становится ненужным, как парижские платья Шарлотты, и проступает суть вещей и событий.

Свет (Глеб Фильштинский), предрассветный, предзакатный, нереальный, стирает грань между сном и явью, между тем и этим миром. Умершие — Юсеф, отец Евы (Владислав Федченко), Леонардо, последний муж Шарлотты (Александр Рапопорт), а то и вовсе персонаж дурацкого детектива из сумочки Шарлотты (Евгений Павлов) — по-свойски забредают в осенний сад (как в «Охоте на бабочек» Отара Иоселиани) и вступают в разговор. Театр небезуспешно ищет свой эквивалент грандиозным крупным планам с Лив Ульман (Ева) и Ингрид Бергман (Шарлотта).

Ингрид Бергман, впервые сыгравшая у своего однофамильца, была уже смертельно больна, снимаясь в «Осенней сонате». Отсвет тайного знания лег на ее роль «священного чудовища», сызмальства разминувшегося с главным талантом человека — умением любить. Крупный план бергмановской камеры фиксирует и женщину, победившую время, и женщину, раздавленную временем, — без макияжа, без сна и без защиты перед испепеляющей ненавистью дочери, когда-то так же обделенной материнской любовью. Марине Нееловой досталась труднейшая эстафета, и вначале она почти спасается, превращая свою Шарлотту в Актрису Актрисовну — взбалмошную, легко переходящую от трагедии к фарсу, от ужаса больничных воспоминаний к модным костюмам, цепко держащующася за жизнь и все ее удовольствия. Шарлотта Бергман обманывала других, но не себя. Шарлотта Нееловой первого акта сама обманываться рада. Знаменитая сцена из фильма Бергмана, когда дочь (пианистка посредственная) и мать (пианистка выдающаяся) играют по очереди сонату, и вовсе превращается в спектакле в отдельный эксцентричный номер: Ее Величество Гениальность вынуждена терпеть игру Бездарности.

Вторая часть неизбежно заставляет Шарлотту выйти из кокона артистичного, победительного бездушия, а Марину Неелову — из эксцентричной психологической клоунады и блеснуть другой гранью своего дара. Ей удается стать адвокатом своей героине — той самой, которой давно уже вынесен обвинительный приговор. С «последней прямотой» исследует она причины своего душевного «бесплодия» — безучастие родителей, спасение музыкой и трезвое осознание своего космического одиночества: а какое сострадание может быть в космосе? И если в устах Шарлотты Ингрид Бергман рассуждения о суровости Шопена, об антитезе «чувства и чувствительности» становились свидетельством ее душевной глухоты, ее неспособности почувствовать, как она снова походя ранит дочь, то у Шарлотты Нееловой они звучат как победительная выстраданная истина.

Роль Лив Ульман досталась Алене Бабенко, которая кажется гораздо моложе своей предшественницы не только внешне, но и внутренне. «Юность — это возмездие» — о ней. Она не способна ни переплавить руду страданий в чистое золото опыта; ни справиться с враждебным миром, воплощением которого оказалась мать; ни распутать безнадежно запутанный клубок любви-ненависти; ни «нести свой крест», пусть даже и без веры. В финале фильма Ева-Ульман находила в себе силы проделать обратный путь от могилы ребенка к дому, где ее ждут, и написать новое письмо матери — последнее «прости». В спектакле такой финал невозможен: столь интимный и столь огромный мир матери-дочери дал такую трещину, что никто и не пытается ее склеить. Обе женщины вдвоем тащат чемодан — общий груз смертельных обид и проклятых вопросов — и по очереди роняют убийственные друг для друга признания:

— Я испытала небольшое потрясение, моя дочь Хелена оказалась там. в таком состоянии. Лучше бы она умерла.

— Темнеет. Надо идти домой. Приготовить ужин Виктору и Елене. Покончить с собой. Нет, мне сейчас нельзя умирать. Когда-нибудь я понадоблюсь Господу, и он выпустит меня из своей темницы.

И ничто так не роднит и не сближает их, как это непрощение.​

Радио «Свобода», 5 марта 2012 года

Марина Тимашева

«Осенняя соната»: чувство и чувствительность

Театр «Современник» выпустил вторую премьеру за два месяца. За очень шумной «Анархией» последовала «Осенняя соната» по сценарию Ингмара Бергмана. Этим спектаклем на большой сцене дебютировала Екатерина Половцева, выпускница Мастерской Сергея Женовача.

Пока в СТД РФ бурно обсуждают, куда податься молодому режиссеру по окончании ВУЗа, театр «Современник» эту проблему решает, просто приглашает их к себе. Сперва Екатерина Половцева поставила на Другой сцене театра «Хорошенькую», теперь ей предоставили возможность выйти на большую сцену.

Сценограф Эмиль Капелюш и художник по свету Глеб Фильштинский сочинили выразительное пространство. Серый свет, промозглый воздух, в зале пахнет сырым деревом, туманом окутан деревянный павильон. Доски снизу не закреплены и пошатываются. Персонажи, появляющиеся из воспоминаний героинь (многие из них давно мертвы), свободно «просачиваются», проходят между этими досками, как сквозь «ставни параллельного мира», прошлое вторгается в настоящее. В финале дощатое сооружение плавно передвигается в центр сцены, его заливает неяркий теплый свет, идет снег, и эта картинка вызовет в памяти дом из «Соляриса» Тарковского. Тарковский, как известно, очень почитал Бергмана, Бергман отвечал ему взаимностью.

Явь и сон, бывшее и нынешнее, земное и потустороннее неразделимы, «проницаемы», как говорит молодая героиня «Осенней сонаты». Но на первый план в спектакле «Современника» выходит земная история двух женщин, у которых есть права друг на друга, и есть вина друг перед другом. Первое они охотно предъявляют, второго не желают признавать.

Бергман этой женщине оправданий не находит. Его фильм вообще гораздо строже, суше, режиссер всецело сосредоточен на внутреннем мире героинь. Кино живет крупными планами, нюансами, полутонами, в театре все живописнее, ярче, определеннее. Марина Неелова говорит:

Очень важен в спектакле момент, когда Шарлотта слушает музицирование Евы. Она страдает от этих звуков, будто от зубной боли. И пытается объяснить дочери, как следует интерпретировать прелюдию Шопена: «Шопен не сентиментален. Он человек сильных чувств, но он не сентиментальный. Чувство и чувствительность – разные вещи, между ними целая пропасть… Исполнитель должен быть спокоен, ясен, даже суров. Страсть его лихорадочна, но выражение ее мужественно, сдержанно. Эту Вторую прелюдию нужно играть почти грубо. Она не должна нам льстить». Супруг Евы защищает жену: «Твое исполнение, Шарлотта, завораживает, но в игре Евы больше личного чувства».

В спектакле много личного чувства, сентиментальности, и он «льстит» обеим героиням. Недаром изменен финал: Ева и Шарлотта уходят со сцены, обнявшись и примирившись.

МН, 28 марта 2012 года

Дина Годер

Не понять и не простить

Марина Неелова и Алена Бабенко играют «Осеннюю сонату»

«Современник» сегодня один из буквально двух-трех больших московских театров, где активно работают с молодой режиссурой. Устраивают творческие лаборатории, а самым успешным проектам дают возможность стать спектаклями. Пока не очень понятно, как новая режиссерская кровь влияет на саму жизнь театра, меняется ли она под воздействием молодых и смелых. Напротив, скорее видно, как сам театр влияет на начинающих режиссеров. Их постановки кажутся не по годам основательными, нет в них той юношеской резкости, запальчивости и остроты, ради которых обычно приглашают молодых. Но уже сейчас, по постановке Гарика Сукачева «Анархия» (как ее ни оценивай), видно, что Галина Волчек готова рисковать. И если «молодежный проект» «Современника» будет продолжаться, изменения обязательно начнутся.

В последней премьере главный режиссер уже доверяет вчерашней студентке Екатерине Половцевой (поставившей два года назад тут же, на Другой сцене, «Хорошенькую» Сергея Найденова) не только большую сцену «Современника», но и его главную звезду — Марину Неелову. Пьесу Ингмара Бергмана «Осенняя соната» Неелова играет в паре с новой звездой театра — Аленой Бабенко. Неелова играет знаменитую пианистку Шарлотту, после смерти второго мужа приехавшую навестить дочь Еву (Бабенко), уединенно живущую с мужем-пастором. Шарлотта, не видевшая дочь уже семь лет, знает, что несколько лет назад утонул маленький сын Евы и Виктора, но не знает, что после этого Ева взяла к себе из пансиона тяжелобольную сестру, вторую дочь пианистки. Мать и дочь — вот главный сюжет.

Даже не знаю, кому лучше смотреть новый спектакль «Современника» — тому, кто не видел шедевра Бергмана, или тому, кто помнит его и поймет, как сильно отличается театральная трактовка девушки-режиссера от взгляда философа, ставившего собственную пьесу на крупных планах актрис. Парадоксально, но фильм был гораздо более условным, почти абстрактным. Действие происходило в норвежской усадьбе и в то же время нигде. Ингрид Бергман и Лив Ульман играли мать и дочь мощно, как античную трагедию, женщины казались олицетворением страстей. В спектакле Половцевой все куда конкретнее: скрипучая галерея из некрашеных досок (художник — Эмиль Капелюш), засыпанный сухими листьями осенний двор, дым от барбекю, ливень, мокрые дождевики, галоши, грязь на подоле нарядного платья Шарлотты. Но главное отличие в другом: в фильме Бергмана обе женщины были очень значительны. Не приходило в голову сомневаться, что Шарлотта действительно талантливая пианистка, несмотря на жовиальность и тщеславие, она вызывала восхищение. Ее антипод, интроверт Ева, выглядела ничуть не менее одаренной: она погружена в себя, крайне сосредоточенна, и видно, что в ней идет постоянная работа. Спектакль «Современника» рассказывает о заурядных людях, но у заурядностей скелетов в шкафу не меньше, и их трагедии ничуть не веселее.

Алена Бабенко делает Еву серой очкастой мышкой, неловкой и зажатой молодой женщиной, до сих пор чувствующей давление знаменитой матери и живущей старыми обидами и детскими комплексами. Невозможно даже представить себе, что она писательница, опубликовавшая две книги, полные глубоких размышлений о себе. Ева нервна, резка и раздражительна, ее мягкому, застенчиво-любящему мужу, которого отлично играет Сергей Гирин, немало от нее достается. Но при этом отношения супругов не выглядят такими платонически-отдаленными, как в фильме, напротив, как бы ни уверяла Ева, что она не умеет любить, то, как они с Виктором постоянно касаются друг друга, говорит о том, что это хороший брак.

По тому, как играет Шарлотту Марина Неелова, тоже ясно, что она вовсе не великая пианистка. В первом акте актриса не жалеет яда: ее Шарлотта — актриса-каботинка последнего разбора, самая гротескная вариация чеховской Аркадиной. Она пританцовывает и щебечет не умолкая о том, как ее принимала публика, о своих платьях, об успехе у мужчин, и о том, что, несмотря на возраст, она прекрасно выглядит. Он так же скупа, как Аркадина, и не желает, чтобы при ней имел успех кто-то другой (видели бы вы, какие она, отвернувшись, строит гримаски, когда Ева играет на фортепьяно). Шарлотта не способна слушать никого, кроме себя; когда ей что-то рассказывают, она обязательно роется в сумочке или поправляет макияж, и простодушно не сомневается, что все ее должны обслуживать: протягивает зятю ножки, чтобы он ее переобул, пока она говорит по телефону, и гоняет дочь за своими сумочками и шарфиками.

Расклад вполне узнаваем, в нем нет ничего экстраординарного: яркая бабочка-мать, бросавшая своих детей ради успеха и удовольствий, и дочь, припоминающая ей и свою отвергнутую тайную детскую влюбленность в нее, и свою брошенность, и то, как в короткие периоды возвращения в семью мать, якобы заботясь, унижала и обижала ее. Ночное выяснение отношений между Евой и Шарлоттой в спектакле превращается в скандал, едва не переходящий в драку. И Ева, припоминающая матери все свои давние обиды, и Шарлотта, которая неожиданно оказывается умнее и терпеливее, чем это виделось в начале, размахивают подушками и разве что не обливают друг друга водой. Оказывается, что как бы ни была велика вина матери, есть правота и на ее стороне. А вину свою эта стрекоза сама понимала, но пыталась ее вытеснить из своего празднично-беспечного мира, скрыться от непрощающих глаз дочери. Теперь пришло время ответить.

И тут в финале Половцева разворачивает бергмановскую пьесу на 180 градусов. В «Осенней сонате» испуганная Шарлотта стремительно бежала от дочери в свою прежнюю беспечно-гастрольную жизнь и старалась забыть все прошедшее как страшный сон. А Ева писала ей вслед письмо с просьбой о прощении. В спектакле «Современника» постаревшая за ночь мать вместе с хмурой дочерью уходят, вдвоем волоча тяжелый чемодан Шарлотты как груз обоюдной вины и судьбы. Оборачиваясь, они что-то тихо говорят невидимым собеседникам. Шарлотта уже не будет такой, как прежде, но Ева никогда не простит ее.

The New Times, 26 марта 2012 года

Ксения Ларина

Соната для Нееловой

Скорбное бесчувствие. Марина Неелова и Алена Бабенко играют на сцене «Современника» «Осеннюю сонату» — мрачный сценарий Ингмара Бергмана. Может ли театральная постановка конкурировать с признанным киношедевром — оценивал The New Times.

Сам сценарий фильма «Осенняя соната» написан как театральный текст — минимум действующих лиц, действие происходит в одной декорации и в течение одной ночи, героини изъясняются монологами, что предоставляет актрисам возможность проявить все свои драматические таланты в полной мере. Бергман писал эту историю для конкретных артисток — Ингрид Бергман и Лив Ульман. Вышедший в 1978 году на экраны фильм вызвал шок: вывернутая наизнанку семейная история потрясала глубиной актерского исполнения и абсолютной неприглядной правдой отношений матери и дочери. Это был совершенный психологический триллер, в котором не было ни крови, ни трупов.

Сюжет «Осенней сонаты» укладывается в три строчки: всемирно известная пианистка Шарлотта после смерти мужа приезжает к дочери Еве, которая живет с мужем пастором и больной сестрой в далеком от суеты местечке. Встретившись с матерью, Ева не выдерживает ее привычной фальши и высказывает ей все свои детские обиды, что превратили ее жизнь в ад, лишили ее собственной судьбы, лишили любви и лишили ребенка. Потрясенная мать уезжает обратно. Все.

Дочки-матери

Есть женщины, которым противопоказано иметь детей. Нет, речь не об алкоголичках и прочих асоциальных элементах, речь о самых что ни на есть возвышенных натурах, что получают в дар от Бога талант и отдают его на пользу человечеству. Роскошные, шумные, вечно молодые, они не желают расставаться с народной любовью, они готовы обнять весь мир, рыдать над страданиями африканских малюток, устраивать благотворительные концерты в защиту детенышей тюленей и абсолютно не замечать страданий своих близких — мужа, детей. Мужья, не выдержав роли пажей, обычно покидают королев, уступая место следующим, а дети терпят и копят свою ненависть до тех пор, пока не настанет момент вернуть ее в полном объеме, освободиться от нее, как от тяжелой болезни.

Обычно месть совершается после смерти «звезды» — нет ничего страшнее воспоминаний этих постаревших неудачников, все их «желтые» интервью, телеоткровения и толстые книжки с семейными фотографиями кишат ненавистью, как червяки в банке. Они мстят мертвым матерям за собственную неудачную жизнь, за свое детское обожание и детское одиночество, за отнятую любовь, за отнятую, неслучившуюся судьбу, за вечное клеймо «дочери» или «сына».

Подобные сюжеты сплошь и рядом разворачиваются на наших глазах — гламурные, драматичные, трагические, иногда античные, а чаще — постыдные, неловкие. У нас пожилая дочь Людмилы Гурченко, никому не известная при жизни матери, не устает вываливать на публику свои детские обиды, а у них массовыми тиражами выходит шокирующая книга «Моя мать Марлен Дитрих». И там и там — сплошные боль и страдания, мучительные, надрывные судороги недолюбленной, изгнанной из материнского сердца дочери. И там и там — исковерканная судьба, бесконечная попытка доказать собственную состоятельность. И ненависть. Невысказанная прямо, но взрывающая каждую строчку изнутри — ненависть.

Артистка и боль

Марина Неелова — актриса абсолютной бескомпромиссной правды. Актриса, достающая только из себя, играющая только то, что знает или способна познать. В ее игре никогда не бывает общих мест — она может объяснить каждую слезинку, каждый вскрик, каждую усмешку. Ее Шарлотта соткана из многих женщин, от шекспировской Гертруды до чеховской Аркадиной, но прежде всего Шарлотта — это сама Неелова, одно из ее возможных воплощений. Женщина-победительница, привыкшая к неустанному вниманию и обожанию, с деловой хваткой и привычкой раздавать приказания. Женщина-совершенство, в которой продуман каждый штрих: что бы она ни делала, она словно смотрится в воображаемое зеркало. Вот смеется, зазывно закидывая голову, вот смешно прищуривается, поправляя очки, вот демонстрирует свои безупречные натруженные репетициями руки, вот изящно вытирает двумя пальцами несуществующие слезы, вот кружится, вот обнимает, вот рассказывает о печальном, вот — о смешном; о кажущемся ей важном говорит низким значительным голосом, о бытовых нелепицах — щебечет, как пташка.

Трудно себе представить, что устоявшийся плотский мир Шарлотты окажется таким хрупким, когда ослепленная ненавистью дочь словно выбьет из-под холеных материнских ног табуретку.

И когда после жуткой этой ночи взаимных признаний и обвинений прекрасная Шарлотта поднимет на нас глаза, перед нами окажется разрушенная постаревшая женщина, с почерневшим от горя лицом и изменившимся голосом, похожим на шуршание сухих листьев.

Соло для двоих

Дуэт Нееловой и Бабенко — это абсолютное попадание друг в друга. Их похожесть проявляется не только во внешнем облике — очках, чертах лица, манерах, жестах. Здесь есть еще какое-то внутреннее совпадение, почти мистическое, не проговоренное словами. Впрочем, это, видимо, то, что имел в виду Ингмар Бергман, когда говорил о смысле «Сонаты»: «Дочь рождает мать».

Игра Нееловой и Бабенко была бы совсем филигранной, тонкой, исповедальной, если бы им никто не мешал. Режиссер, сам того не осознавая, сделал все, чтобы этот уникальный дуэт разрушить.

Тут надо отдельно сказать о режиссере. Она совсем юная девушка, и тридцати лет нет. Катя Половцева дебютировала здесь, в «Современнике», на малой сцене довольно милым обаятельным спектаклем «Хорошенькая». Катя сама очень милая, обаятельная, трогательная. Талантливая, влюбленная в свою профессию, в «Современник», в Галину Борисовну Волчек, в труппу. Но чтобы ставить такой страшный больной текст одного из самых безжалостных и провокативных драматургов ХХ века, нужно иметь убойную мотивацию. Потому что если спектакль ставить не про себя — то зачем его вообще ставить? Про что думала режиссер Катя, когда перед ее глазами две потрясающие артистки играли драму человеческих развоплощений, вцепившись друг в друга, как две рыси? Этот сгусток боли, как шаровая молния, электризует все пространство сцены и уничтожает все, что встает на его пути, все, что мешает.

А мешает почти все: бесполые безликие мужчины, бродящие по сцене в виде призраков прошлого, парализованная девочка Елена, кучи опавших листьев, пианино из неструганых досок, навязчивая музыка Шопена, огромные чемоданы, неуместная неловкая инсценировка ночных кошмаров героини. Ужас в том, что все, что придумала режиссер Катя, на фоне Нееловой и Бабенко выглядит чудовищным китчем, пустышкой, как чемоданы из багажа Шарлотты (сценический закон номер один гласит: чемоданы должны быть полными!) Пожалуй, лишь актер Сергей Гирин (Виктор, муж Евы) на протяжении спектакля остается достойным и полноправным героем событий, живым и теплым воплощением человека, способного сострадать и испытывать настоящие чувства. Виктор — обыкновенный человек, которому некому мстить и некому предъявлять счет, и в его распоряжении лишь один дар — жизнь.

После спектакля захотелось пересмотреть фильм, снятый, кстати, в абсолютно театральной манере — на крупных планах, на кричащих паузах, на пылающем молчании. Обжигающая откровенность и бесстрашие Марины Нееловой и Алены Бабенко сразили бы и самого Бергмана. Да, он сжег бы все искусственные листья и чемоданы воспоминаний и сочинил бы тончайшую партитуру для двух солисток. Без хора и оркестра.

Источник