theory fiction что такое
Technotheologist In Love
что такое технотеология?
by technotheologist
(краткое определение in progress)
1. Имя для обозначения метафизики после «конца метафизики». По Хайдеггеру, метафизика имеет «онто-тео-логическое строение». Вследствие развертывания технического происходит забвение бытия: на смену on приходит techne. Если предмет онтотеологии — бытие сущего в свете первой и последней причин, то предмет технотеологии — изобретение и конструирование сущего (в том числе самой технотеологии) в свете понятий тварности и нетварности.
2. Имя для обозначения области пересечения философии (антропологии, социологии) техники и философии (антропологии, социологии) религии. Границы этой области постепенно расширяются до полного содержательного неразличения входящих наук. Особую ценность для технотеологии представляет мета-антропология Ж. Симондона, впервые продемонстрировавшего единство и равноисходность религиозной и технической фаз, или «изоморфизм» технического и священного.
3. Художественно-теоретический жанр (theory-fiction), приходящий на смену speculative fiction. Отличием технотеологии от последнего является сокращение зазора между вымыслом и реальностью, между гипотезами и пророчествами вследствие возросшей, по сравнению с ситуацией рождения научной фантастики, скорости технического развития.
Часто даваемые ответы: да, это наука — нет, это философия; да, это теология — нет, это литература; да, это технология — нет, это искусство.
Share this:
Понравилось это:
Похожее
2 комментария to “что такое технотеология?”
Всё равно непонятно.
1. Почему наступил конец метафизики?
2. Почему эти границы расширяются?
3. Что такое theory-fiction? Очень твердая и почти настоящая научная фантастика?
Это краткое «энциклопедическое» определение, расшифровка впереди.
1. Это пост-ницшеанская, хайдеггеровская проблематика (см., напр., его «Преодоление метафизики»), в тени которой существовала вся (континентальная) философия второй половины прошлого века. Метафизика — античное изобретение, покоящееся на предпонятности категорий бытия и истины. Сегодня эти категории теряют консистентность: истина девальвирована, бытие «заслонено» техническим расчётом и конструированием. Хайдеггер связывает это исчерпание античной традиции с установлением господства техники. Правда, и он, и французский постмодерн стремятся так или иначе восстановить метафизику, каждый раз отскакивая от упругих границ технического, тогда как технотеология бросается в технику и обнаруживает имманентные ей возможности не-метафизической мысли.
Почему метафизика оказалась «вытеснена» техникой — отдельный интересный вопрос. Если вкратце: метафизика возникает из неверного истолкования смысла технического. Причины этого коренятся по преимуществу в общественно-политическом: ручной, технический труд заказан свободному гражданину полиса; как следствие, античные авторы не знают техники в её генетическом аспекте (как действительно возникает та серебряная чаша, на примере которой Аристотель иллюстрирует своё понятие четырёх причин?).
2. Расширение связано с симондоновской идеей конвергенции религиозной и технической фаз. Эта идея не общая и довольно странная, но, как мне кажется, плодотворная. Про это будет подробно.
3. Термин theory-fiction, насколько я знаю, впервые появляется из-под пера Реза Негарестани: http://re-press.org/books/cyclonopedia-complicity-with-anonymous-materials/
Для понятности рекомендую заглянуть в текст (в сети бродит pdf).
Нет, это вовсе не hard sci-fi, это скорее как если бы academical talk делался при некоторых фантастических допущениях, причём философского, а не научно-технического характера. Ретроспективно к этому жанру можно отнести много разного и непохожего, от «Утопии» Мора до «Розы мира» Андреева. Сегодня такой жанр, как мне кажется, необходим: и со стороны академии, и со стороны speculative fiction границы между fiction и non-fiction давно подстёрты, но ни там ни там не хватает свободы синтеза.
«Я придумал жанр теоретического фикшена»
На ярмарке Нон/Фикшн Пьер Байяр представил свою новую книгу «Титаник утонет» и рассказал о том, как читать его книги
Текст и фото: Альбина Драган
Пьер Байяр известен в России своими парадоксальными книгами «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали», «Искусство рассуждать о странах, в которых вы не бывали», «Дело собаки Баскервилей», вышедшими в издательстве «Текст».
О чтении в жизни
Байяр — один из тех писателей, кто всегда читает других и подмечает ошибки и нестыковки в чужих текстах. Он старается читать не менее двух книг в неделю. И тратит на чтение по меньшей мере два часа в день — как раз столько времени писатель и преподаватель в одном из университетов в пригороде Парижа проводит в метро.
Дома у Байяра внушительная библиотека, где каждый автор стоит на своем месте, включая тех, которых он еще не читал, но обязательно прочитает. В библиотеке — книги по психоанализу, литературе и квантовой физике. Сам Байяр верит в теорию множественных миров. И как раз теория о параллельности мироздания легла в основу его «вмешательской критики».
Но несмотря на всю любовь к литературе, есть книги, которые автор все-таки не одолел. Одна из них — пресловутый «Улисс» Джеймса Джойса. Порой Байяр подмечал, что и некоторые исследователи самого Джойса не читали до конца этот роман.
Родоначальник «теоретического фикшена»
Свои произведения Байяр называет «теоретическим фикшеном». Этот жанр стоит на стыке романа и гуманитарных наук. В книгах французского писателя повествование идет не от первого лица, а от лица рассказчика.
«Надо быть очень внимательным при чтении книг. Иногда я расставляю ловушки», — признается автор. Такие ловушки — своего рода провокация, которую обязательно заметит критически настроенный читатель. Поэтому его книги призваны мобилизовать внимание.
С детективами тоже надо быть предельно аккуратным. По его мнению, «в литературе, как и в жизни, настоящие преступники зачастую ускользают от правосудия, а вместо них обвиняют и наказывают второстепенных персонажей».
Например, в «Деле собаки Баскервилей» Байяр разбирает детектив изнутри и указывает на ошибки самого Конан Дойля. Получается самостоятельное детективное произведение.
В итоге в книге Байяр доказывает, что Шерлок Холмс ошибся, а собака совсем ни при чем. За оправдание собаки, кстати, автору на родине выписали награду от ассоциации защитников животных.
«Некоторые критики считают, что текст — это святое. А я считаю, что если ты видишь, что в тексте есть нестыковки и ошибки, надо на них указать»,
— полагает автор. Такой свой подход Байяр называет «вмешательской, или интервенционной критикой».
О книге «Титаник утонет»
Новая книга писателя «Титаник утонет» вошла в рекомендованные списки покупок на ярмарке Нон/Фикшн. От пугающей судьбы корабля «Титан» в романе Моргана Робертсона и реального «Титаника» автор движется к исследованию предвосхищения реальности в литературе.
О творческих планах
Издательство «Текст» и впредь будет издавать книги Байяра. В планах продолжить детективную серию. На русском языке выйдут расследования, посвященные раскрытию убийства Роджера Экройда из детектива Агаты Кристи, а также убийце отца Гамлета из трагедии Шекспира.
Уральская биеннале запустила open call для авторов. Организаторы ищут тексты о мире и городах
Уральская индустриальная биеннале современного искусства запустила open call для авторов. Им предлагают прислать тексты о мобильности, ее отсутствии и современном городском пространстве.
По словам организаторов, они будут рады сочинениям, «укорененным в теории, богатым на социологические интуиции». Они, предположительно, должны быть связаны с темой биеннале «Время обнимать и уклоняться от объятий».
«Это можно назвать зыбким термином theory fiction, но лучше не называть никак. Мы ищем тексты, вписанные в мир: утопические, фантастические, прозаические, пенящиеся пластиком, идущие горлом», — сказано в описании условий open call.
Авторам предлагают несколько тем:
— мобильность в условиях пандемийной «заморозки», когда без бюрократических проволочек иногда можно пересечь лишь границы личного пространства;
— доступ к благам и исключение;
— сложные ритуалы, которые позволяют не видеть неугодных, игнорировать неинтересных и отказываться от ответственности;
— паника, которая электризует горожан, отключенных от привычных сетей мобильности;
— то, как меняющиеся, накладывающиеся друг на друга нормы и привычки (до)ковидного города формируют пространство возможностей.
Подать заявку на конкурс можно до 15 мая. В течение месяца после этого эксперты сформируют лонг-лист текстов, еще через месяц жюри назовет имена восьми финалистов — их тексты будут опубликованы в антологии. Победители получат гонорар за участие в сборнике.
Что такое theory fiction и чем он отличается от философского романа?
Nov 22, 2019 · 5 min read
Почему этот благородный жанр со временем ушел со сцены литерари фикшена и почему theory fiction вполне может быть ему заменой?
Упрощая, можно сказать, что если в «обычном» фикшене действуют персонажи, воплощ е нные в человеческих характерах, и действия персонажей образуют сюжет, то персонажами theory fiction являются сами идеи, а сюжетом — авторская мысль, цепь рассуждений, ветвящаяся структура философского нарратива. В «Циклонопдеии» по ходу мысли фикционального философа Парсани нефть превращается в бога, в вечный механизм борьбы с капитализмом, в воздействующую на формирование обществ структуру — это тоже нарратив, но не тот, к которому мы привыкли. В этой схеме и заключается принципиальное отличие TF от философского романа: для Сартра, Камю, Батая, даже Достоевского литературный сюжет — лишь иллюстрация философских теорий, способ «поиграть» с ними и посмотреть, как философские идеи реализовывались бы в жизни (в этом смысле сцена с Христом и Великим Инквизитором из «Братьев Карамазовых» — своего рода ролевая игра). В философских романах есть герои и сюжет, просто герои все время рефлексируют, а их действия обязательно соответствуют навеянному какой-нибудь теорией модусу поведения (вечный экзистенциальный бунт Мерсо и Подпольщика) и образуют странноватый, но все еще вполне традиционный сюжет.
В TF все эти элементы искать бесполезно, потому что перед транслируемым авторами TF безумием традиционная нарратология бессильна. И этому есть две причины.
0. Если чуть переформулировать Лотмана, литературные жанры и — шире — любые тексты находятся в постоянной взаимной перекличке и вторжении, так что появление TF как сплава философского текста эпохи деконструкции и научной фантастики/хоррора вполне закономерно.
Прибывьте это к бартовскому концепту «смерти автора», который, оказывается, замечательно работает при слиянии философского текста и фикшена: ведь если пробовать описать реальность идей с помощью фикшена, то в какой-то момент поставишь под сомнение и существование автора — не зря поэтому акселерационисты Cybernetic Culture Research Unit и их последователи из Laboria Cuboniks и других коллективов представляют себя как рой-машину, коллективный интеллект, который порождает тексты независимо от сознания его участников. В «Циклонопедии» героиня (названная именем реального человека) находит рукописи Резы Негарестани, в которых рассказывается о научных исследованиях Хамида Парсани — в этом карнавале уже нет разницы, реальный ты человек или нет.
Эми Айрлэнд. 3D-стихотворение из серии “Bouequet”
2. TF — реакция на неприятные новости из Йеля: войны в заливе не было, истина как категория «замылена» для нас симулякрами истины, которые создают медиа. Понятием «Война в заливе» мы описываем фактически не реальный конфликт, а то, как он был изображен в медиа: улыбающиеся американские солдаты, Саддам читает речь с трибуны, дымят подожженные нефтяные поля, по Ираку молотят крылатые ракеты, Буш-старший толкает речи из Белого дома. Именно так война осталась в общественном сознании.
Со временем явление усугубилось, потому что то же самое можно сказать и про войну на Донбассе (Были там наши войска или нет? Воевал там Прилепин или нет?), и про Сирию (Существует ЧВК Вагнера или нет?). Человек окружен фикшенами, и ничего удивительного в том, что в попытках докопаться до истины Ник Лэнд, Негарестани, Том Маккарти и другие прибегли к тому, что фикционализировать философскую мысль и с помощью этого попробовать описать то, что в объектно-ориентированной онтологии называется гиперобъектом (экологическую катастрофу, например, или гибридную войну — понятия, которые человеку невозможно однозначно осмыслить).
К примеру, в «Циклонопедии» идея того, что автономные машины войны питаются нефтяными потоками и сама логика вйоны подчиняется направлению движения нефти по трубопроводам подводит полусбрендившего полковника Уэста к гениальной идее: отбросить старые военные доктрины и перенять тактику арабских войск — военные должны на лету перевоплощаться в гражданских и наоборот, стать анонимными, ведь в такой анонимности и есть логика войны в пустыне — стать племенем, номадической ордой, чтобы перенять логику пустыни и поглощать с ней город за городом.
Звучит как бред, пока не вспоминаешь, с чего начался расцвет ИГИЛа.
Получается парадоксальная ситуация: чтобы докопаться до истины, приходится создавать еще один фикшен — метафорический, движущийся, разрушающий основу обыденного мироощущения, чтобы показать, что с его подложкой не все в порядке. Эти нарративные стратегии заставляют читателя взглянуть на вещи под другим углом: ну правда, а что, если нефть и впрямь ведет войну с солнечной империей капитализма? Ну да, бредово, но некая метафорическая истина в этом есть.
В этом смысле TF родственен очень странный текст Даниила Андреева «Роза Мира», в котором узник Владимирской тюрьмы подробно описал свои видения о мирах Шаданакара. Там творится такой форменный Вархаммер: Демоны поддерживают цивилизации и воюют друг с другом, у земли несколько параллельных измерений и пр. Теоретический фикшн существует сам ради себя, сам на себе и замыкается, и в этом замыкании прекрасен.
И главное чувство, которое рождает TF: с миром войн, экологической катастрофы и бессмысленного потребления что-то не в порядке, и с этим пора покончить, но мы же все о книжечках да о книжечках, поэтому с миром никто и не покончит. И это, возможно, тоже по-своему страшный выбор.
А вообще самое интересное в TF — когнитивная смелость. Это все резко отличается от традиционных попыток запихнуть страдания автора по утраченной духовности в монолог Иван Иваныча, который топает в магаз за водкой, это нечто совсем другое. Это перевертыш фикшена в обе стороны: философию писать как фикшен, а фикшен читать как философию — поэтому научная фантастика и хоррор вновь становятся актуальны.
Вот тут собрали большой список книг theory fiction, от классиков вроде Кьеркегора, Ницше и Адорно до современных авторов.
Книги жарь — Канал писателя Сергея Лебеденко. Новости современной литературы, советы начинающим писателям, литературоведческий ликбез и просто образец хорошего текста.
Дмитрий Хаустов. «Циклонопедия» Резы Негарестани
Негарестани Р. Циклонопедия: соучастие с анонимными материалами / пер. с англ. П. Хановой. — М.: Носорог, 2019.
« Тайна изобретена обществом; она — социологическое и социальное понятие. Каждая тайна — это некая коллективная сборка. Тайна — вовсе не неподвижное или статичное понятие, только становления являются тайнами; тайна обладает становлением. Исток тайны — в машинах войны; именно машина войны и ее становление-женщиной, становление-ребенком, становление-животным несет тайну. Тайное сообщество всегда действует в обществе как машина войны» Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 476.»> 1 .
Ж. Делёз и Ф. Гваттари. Стать-интенсивностью, стать-животным, стать-невоспринимаемым.
Повсеместный ориентализм — что прямой, что обратный — наделил Восток невероятной, местами избыточной таинственностью. Отчасти об этом великий турецкий писатель Орхан Памук написал свою магнетическую «Чёрную Книгу», квази-детективный роман о том, что личная человеческая история — лишь тонкая нить, на которую нанизывается дивный жемчуг непроницаемых вещей и событий. По мере спирального и гипнотического погружения в текст детективная линия забывается, всё более оттеняясь самодостаточной Тайной, наслаждению величием коей помешал бы и легкий намек на малодушную отгадку. Тайна — наверное, самое частое слово в романе и главный (ну, может быть, наряду с городом Стамбулом — один из главных) его героев. Читатель всенепременно поймет, что речь не о какой-то конкретной тайне, но о Тайне вообще, о самой, говоря на платоновский лад, идее Таинственности, пронизывающей этот мир, идее, которая, как в зеркалах, отражается в маленьких тайнах, будь то чье-то исчезновение, или политический заговор, или загадочная суфийская секта. Все они по прочтении отойдут на второй план и со временем вовсе забудутся. Тайна во всей своей царственной негативности — то, что осядет долгим послевкусием.
В таком же квази-детективном и квази-конспирологическом, но куда более изощренно-философическом романе иранца Резы Негарестани «Циклонопедия» начала начал отчетливо рифмуются с оными у Памука. Американская художница Кристен Алвансон, автор-субъект предисловия (и редкое реальное лицо в этом повествовании), летит в тот же проникнутый тайной Стамбул для встречи с загадочным незнакомцем, который подписывается змееобразным символом, а находит лишь рукопись «Циклонопедии», подписанную неким Негарестани (так и герой у Памука вместо жены обнаруживает только цепи и наслоения странных оккультных, религиозных и конспирологических текстов; правда, в отличие от Алвансон, в конце он всё же найдет ту, кого искал, но тайна от этого не развеется). Рукопись и ее странный автор немало привлекают художницу, которая отправляется в гугл-одиссею — с тем, чтобы не найти никаких ответов и лишь приумножить вопросы. Так, в растерянности она запустит исходный гиперверовательный миф «Циклонопедии», миф о самом ее авторе: «Некоторые из тех, с кем я связываюсь, высказывают предположение, что РН — это вымышленное создание «Гиперверия», термин, в широком смысле определяемый как фикциональные значения, которые делают себя реальными» (с. XI ).
Allan Sekula. Black tide / Marea Negra, 2002 – 2003
Гиперверие, к которому мы вернемся чуть позже, работает-де следующим образом: загадка об авторе текста кочует из этого текста в его внешнее, в нашу реальность, где публика сразу поверила, что никакого Резы Негарестани не существует. Затем кто-то решил, что он всё-таки существует, но он — это Ник Ланд. Наконец, стало ясно, что он существует, и он — это он. Но это — потом и во внешнем. Для «Циклонопедии» сам ее автор, РН, это центральный, хотя далеко не единственный из макгаффинов. Помимо самого автора-РН, искомые и ускользающие субъект-объекты текста — это и доктор Хамид Парсани, «бывший профессор Тегеранского университета, археолог и исследователь месопотамских оккультных расплавов, Ближнего Востока и древней математики» (с. 11), автор единственной и сразу же запрещенной книги «Стирая Древнюю Персию: 9500 лет взывают к разрушению» (но также и автор многих эссе, к примеру «Взлет и падение Солнечной Империи» или «О митраизме: скорее жар, чем свет», всё в таком духе), это и американский полковник Джексон Уэст (тоже ведь автор — и дневников, и проповедей, и даже учебника по военным тактикам), и авторы «лаборатории Гиперверия», что существует «где-то в тумане Сети, под покровом на первый взгляд заброшенной веб-страницы… где ведутся исследования самых разнообразных предметов, от оккультизма до мнимых чисел, от машин войны до бактериальной археологии, инженерии ересей и десятичного колдовства (Каббала, Шизоматика, Десятичный Лабиринт и Тик-ксенотация), и кишащего университетскими ренегатами, философами-пироманами и криптогенными автодидактами…» (с. 11) — в общем, таинственный автор-РН чреват дикими множествами прочих таинственных авторов, и прочих, и прочих — в бешенстве фрактального размножения, над которым в конечном итоге не возможен никакой — ни авторский же, ни, тем более, читательский — контроль.
«Это правда: Ближний Восток — лучшее место, чтобы пропасть… лучшее место, чтобы затеряться» (с. XVIII ) — так Кристен Алвансон резюмирует свое странное приключение. Как будто бы ничего не случилось, и тайны так и остались неразгаданными, но есть негативный, массивный послед этой ближневосточной Таинственности — рукопись «Циклонопедии», с которой нам всем предстоит иметь дело. Строго говоря, дальнейший ее «сюжет» и представляет собой шизофреническую перекличку всех этих тайн, этих авторов и их писаний между собой, неконтролируемую сборку всех этих текстов в «единый» текст, беснующийся и хаотичный, точно циклон.
Дело, как водится, тёмное. Как выдающийся и, вероятно, основополагающий образец современного theory fiction, «Циклонопедия» на манер хорошего (квази-)детектива требует от читателя сосредоточится и поучаствовать в поиске «истины», где этой «истиной» и оказывается сама возможность такого (пост-)жанрового синтеза, как… theory fiction. Как мы должны, скажем так, рационализировать этот синтез, чтобы две его главные части — и теория, и фикция, — вступая друг с другом в лихой симбиоз, не уничтожили друг друга — сразу и безоговорочно, еще на уровне собственных условий возможности? Пускай: эзотерика, геополитика, джинны и черви — но в чем, как сказал бы Ален Бадью, философский протокол вопроса. Или: потоки и срезы, шизописьмо, петрополитика, но как насчет художественной образности и захватывающих SF-нарраций. По мере сил следует разобраться хотя бы с поставленными вопросами (которых, само собой, в случае «Циклонопедии» можно поставить значительно больше, но здесь нам достаточно малого).
Что до философского протокола (= theory), то он тут сравнительно краток. «Циклонопедия» как философский проект, черпающий вдохновение в спекулятивном повороте, строится по оси оппозиции внешнего/внутреннего, или — на более классический, но теперь уже менее модный лад — трансцендентного/имманентного. В 2006–2007 гг. вопрос о философской релевантности Внешнего был с забытой уже интенсивностью поставлен Квентином Мейясу и другими соучастниками раннего спекулятивно-реалистического проекта. Сам Мейясу вопрошал, какой смысл мы можем приписать не зависящему от нас Внешнему — даже Великому Внешнему, — если общим местом западной философии является корреляция, то есть осмысленность внешнего Внешнее и внешнее: первое как абсолютное и радикальное, второе — как относительное, корреляционное. Однако в цитатах это различие не соблюдается.»> 2 только в его отношении к некоему субъекту? Если принять корреляцию, то придется признать, что вовсе и нет никакого (абсолютного, радикального — Великого) Внешнего, есть только внешнее, относительное и скоррелированное. А если не принимать корреляцию, то… Здесь начинаются теоретические приключения, ибо «не принимать корреляцию», по Мейясу, уже значит спровоцировать некую философскую революцию, а чтобы ее спровоцировать, надо ее срежессировать, выписать и сочинить, чему посвящен мини-опус «После Конечности», наделавший в свое время немало шума. Банализируя и упрощая, скажем: да, Мейясу настаивает на возможности прорвать так называемый корреляционисткий круг, а следом и выбраться к свету Великого Внешнего — с помощью логики и математики, которые, впрочем, задействованы автором лишь негативно, скорей от противного, что ожидаемо оставило — и продолжает оставлять — многих читателей «После Конечности» в некотором недоумении. Это понятно: нам обещали Великое Внешнее, а оставили с самыми шаткими и осторожными предположениями, да и то a contrario. Около-интеллектуальная публика посчитала себя обманутой, не оценив той технической тонкости и архитектонического изящества, которыми богата работа Мейясу.
Allan Sekula. Black tide / Marea Negra, 2002 – 2003
Впрочем, кое-кто — среди них, разумеется, и Реза Негарестани, что видно невооруженным глазом — вполне оценил ходы Мейясу по достоинству. Другое дело, что эти ходы требовали не менее тонкой дальнейшей проработки. Как можно помыслить Великое Внешнее, если представляется столь очевидным, что сам факт мышления о нем есть также и акт его стирания, неизбежного (?) перевода Внешнего во (всего лишь) внешнее. Возможны ли положительные высказывания о Внешнем. Если возможны, то — как и какие. Если же нет, и путь к Внешнему есть исключительно путь Негативности, то каковы ее — Негативности — масштабы и вариации. Короче, что это значит и как ее понимать — саму эту осторожно предложенную Мейясу возможность открытости Внешнему через прорыв мнимой целостности корреляционистских темниц.
Тут и там комментируя причудливые теории своего романного аватара — доктора Хамида Парсани, — РН «прямо» указывает на свою погруженность в указанную проблематику. Например: «Согласно статьям, опубликованным ближневосточными критиками, последовательное развитие работ Парсани о Ближнем Востоке можно проследить по его подходу к трем загадкам. 1) разложение целого в отсутствие полного стирания или разрушения (называемое поромеханикой и пол( )ым комплексом); 2) петрологический разум и геополитика петрополитических потоков (называемые Теллурианской Смазкой); 3) загадка открытости [здесь и в последующей цитате курсив мой — Д. Х.] на всех уровнях — экономики, политики, религии, жизни, коммуникации и т. д. Если для Парсани Ближний Восток был живой разумной сущностью, то ее деятельность вращалась вокруг этих трех загадок, все более запутывающихся на каждом повороте» (с. 187). Или еще — в издевательской форме комментария на комментарий: «В „Стирая Древнюю Персию“ человеческая история предстает как экспериментальный исследовательский процесс по разработке и установлению модусов открытости внешнему. Открытость — не предельное, так сказать, дело человека, а скорее дело внешнего, понимаемого как всё минус человек, даже собственное тело человека. Парсани показывает, что человеческая открытость обладает стратегическим и запутанным духом, для которого каждая коммуникация — тактика и каждая открытость — стратегия в процессе развертывания. Сложно изучать мировую политику, культуру и экономику, не ставя под вопрос ее проблемы и заботы в отношении этики открытости. Исследования Ближнего Востока были бы невозможны без вопроса об открытости» (Ануш Саркисян, комментарии к «Стирая Древнюю Персию», 1994)» (с. 202).
Открытость Внешнему как главный вопрос (к нему без труда редуцируются все остальные вопросы) писаний Парсани есть, таким образом, и главный вопрос РН в его «Циклонопедии». Вопрос об открытости автор-макгаффин умело проводит сквозь все многочисленные сюжеты, переполняющие его ксенопоэму 3 : от нефтепотоков, войны с терроризмом, дырявой, червивой земли до еретических крипто-текстов, пронизывающего пустынный ислам древнего зороастризма и Молоха, открывающего врата Внешнего, или — ужасного и бесформенного Внешнего из «Нечто» Джона Карпентера, или — не менее ужасного углеродного монстра из «Фантомов» Дина Кунца (которого РН также ловко номинирует на роль Внешнего — см. с. 19) и так далее.
На первый взгляд кажется, что сама специфика теоретизирования о Внешнем у РН требует изрядного растворения теории в фикции, ибо фикция — то Скрытое Письмо, о котором так много сказано в «Циклонопедии» — есть в то же время и теоретический путь (возможной — спекулятивной) концептуализации Внешнего. Это Внешнее таково, что говорить о нем можно лишь с помощью (само-)обмана, всякий раз на ходу обращая теорию в фикцию. Пониманию этого служат щедро разбросанные по тексту подсказки, представляющие собой очевидный авторский само-комментарий, к примеру: «Фактически Скрытое Письмо представляет собой модель соучастия с пол( )ым комплексом — оно предполагает, что мы читаем истории через их сюжетные дыры [здесь и далее в этом абзаце курсив мой — Д. Х.]. Если тексты с нарративным сюжетом и цельной структурой читаются и пишутся согласно дисциплинам и процедурам, соответствующим их конфигурации, то проколотые структуры, разложившиеся формации и сюжетные дыры должны иметь собственные методологии чтения и письма» (с. 62–63), или: «Нечто большее, нежели просто междисциплинарное исследование, Скрытое Письмо предполагает политику вклада или участия в проколотых структурах и разложившихся формациях. Чтение историй через сюжетные дыры возможно только путем придумывания линии, способной вкручиваться и выкручиваться из них» (с. 62), или еще: «Скрытое Письмо, будь то apocrypha scripta или steganographia, интегрирует бурную утилитарную деятельность пол( )ого комплекса как свой функциональный принцип, неотделимый от его запутанной структуры. Скрытое Письмо может быть описано как использующее любую сюжетную дыру, все проблематики, каждый подозрительный темный момент или отвратительную неправильность как новый сюжет с щупальцеобразной и автономной подвижностью. Центральный или главный сюжет переизобретается исключительно с той целью, чтобы он скрытно вмещал в себя, транспортировал и подпитывал другие сюжеты. Каждая дыра — след, оставленный как минимум еще одним сюжетом, крадущимся ниже» (с. 63–64). Сюжетные дыры на формальном плане текста — это двойник тех многочисленных дыр на его содержательном плане, которыми так богата пористая текстуальность «Циклонопедии»: пробуравленные земли, вскрытые тела, «дырявая» память, в конечном итоге — разъятая логика и нарушенная последовательность… Болезненная одержимость не-целостным. Воля к разомкнутости. Риторика рваных тканей.
Allan Sekula. Black tide / Marea Negra, 2002 – 2003
Отметим: один из центральных, устойчивых инвариантов в романе РН — это пористость, дыры и всевозможные варианты их производства, тогда как и форма романа, заботливо сказывающаяся о самой себе в многочисленных авторских оговорках, есть этакий сломанный ткацкий станок, научившийся перекраивать целостное полотно в… дырявую тряпку. Письмо — корреляция по преимуществу! — открывается Внешнему дырами и через дыры, а дыры — в сюжете, в структуре, в самих предложениях, да и в отдельных словах (есть что-то от позднего Джойса во всем этом пол( )ом, в оригинале — ( )hole…) — надо проделать, их требуется произвести. Нуждами этого дырчатого производства и объясняется общая нечитабельность текста РН, его модернистская несговорчивость, жонглирование авторами-аватарами apocrypha scripta. Один из первых симптомов неаутентичности, которую производит Скрытое Письмо, — положительная дезинтеграция или коллективизация одного автора (голоса) или авторской элиты и его трансформация в неотслеживаемый теневой коллектив писателей, толпу» (с. 64). «> 5 и вызывающее риторико-концептуальное наперсточничество: «В отличие от текстов как сотканных пространств (textum) у скрытых письмен туннели вместо нитей, сюжетные дыры вместо структурных сеток», «Неаутентичность работает как соучастие с анонимными материалами» (с. 65).
Соучастие с анонимными материалами, неаутентичность — на всех мыслимых уровнях: неаутентичность как проблема авторства, неаутентичность как несанкционированный, незаконнорожденный переход от теории к фикции, от философии к прозе и наоборот, неаутентичность как дикий, бурлящий, произрастающий хоровод сюжетов и тем — будь то военная тактика, эзотерика, древние и новые культы, религии, поэзия и, конечно, любовь (посвящается «колдунье»)… Неаутентичность, соучастие с анонимными материалами, вынесенное в подзаголовок «Циклонопедии» — вот то украденное письмо из Э. А. По, которое так трудно найти, потому что оно лежит на самом видном месте. Соучастие с анонимными материалами — это, по форме и содержанию, ответ Резы Негарестани на поставленную (не им) проблему Великого Внешнего. Фикция отвечает теории.
Но надо спросить: хороший ответ — или так себе? Или: может ли текст быть открытым Внешнему, или лишь делает вид, что может? Вот очередной автокомментарий РН: «В середине восьмидесятых, прежде чем скатиться в петроматическую нимфолепсию, Хамид Парсани переопределяет жанр своей книги «Стирая Древнюю Персию» как путеводитель по стратегической открытости…» (с. 201). Мы уже знаем, что сказанное вполне применимо к «Циклонопедии» в целом. Будучи «путеводителем по стратегической открытости», она учит нас делать изрядные дыры в сюжетах, в письме и в мышлении, чтоб через них в наше мнимое целое могло бы (как будто) вторгаться Внешнее. Вопрос о позитивном доступе к Внешнему, таким образом, здесь решен негативно: к радикальному Внешнему ведет только радикальное Отрицание. Сам себе ксеноагент, партизан Внешнего вскрывает, буравит себя и свой мир всеми доступными средствами, так — и только так, то есть спекулятивно — приготовляя вторжение Внешнего, которое нам, разумеется, совершенно недоступно.
Выходит, Открытость закрыта по необходимости, и этот ответ окончателен. РН скажет: «Невозможно быть радикально «открытым к» внешнему, поскольку природа такой открытости привязана к определенным препятствиям и апроприациям, неизбежно порождаемыми ограничениями, присущими витализму и логике аффорданса. Проклятие выживания простирается по ту сторону намерения, воли и ориентации», но сразу добавит: «Тем не менее можно пригласить (приманить) внешнее, чтобы быть вскрытым с другой стороны» (с. 220). Закрытость Открытости и есть подлинная возможность Открытости. Чем дальше от Внешнего, тем ближе к нему. Ясно, что данное утверждение логически проблематично. На чем оно держится, что обеспечивает его — пускай минимальную — когерентность?
Allan Sekula. Black tide / Marea Negra, 2002 – 2003
Теперь, возвращаясь к исходной задаче прослеживания непростых отношений между theory и fiction в «Циклонопедии», предположим: попытавшись сделать fiction главным инструментом theory, РН создает все условия для вытеснения theory силами fiction, так как в обратном случае между ними должно было бы сохраняться минимальное различие, требующее хотя бы частичного — пусть только логического, если не онтологического — достаточного основания. Но его-то текст «Циклонопедии», страстно отдавшийся оккультным бурениям Скрытого Письма, и утрачивает (что, судя по всему, осознал и сам Реза Негарестани, после «Циклонопедии» осуществивший «переход к «неорационализму», характеризовавшийся, помимо прочего, резкими стилистическими изменениями, сближением с традицией аналитической философии и стремлением предельно дистанцироваться от ГИКК [= CCRU ] и Ланда» 13 ).
Во всяком случае, таков один из путей толкования «Циклонопедии»: это theory fiction, где всякая theory почти полностью отдается на откуп прожорливой, хитросплетенной, искусной fiction — иными словами, это художественная литература, заигрывающая с философскими концептами в художественных же целях, создавая из них, таким образом, этакие фикцепты, fic-cepts, от fiction + concepts; полотно мастерское, увлекательное, но, увы, не работающее как философия, ибо псевдоконцепты «решают» лишь псевдопроблемы, а в философии всё не так… Ну и ладно. Да здравствует фикция! Что до теории, то, увы, горе побежденным.
Allan Sekula. Black tide / Marea Negra, 2002 – 2003
Черный ящик психоанализа производит Бессознательное, черный ящик «Циклонопедии» производит Великое Внешнее — как свой невозможный и незаконный эффект, но в то же время эффект Реальный. Подставим на место Эдипа — Эпидемическую Открытость, на место фаллоса — нефтяной бур, на место кастрации — резню Внешнего… Этого достаточно, чтоб рассмешить и нас. Так насладимся игрой фикцептов так, как будто Cenobites ждут где-то рядом. Проследуем за белым кроликом РН, поедем на Ближний Восток и провалимся в нефтяную скважину. В конечном итоге, что бы мы ни делали, мы должны помнить: Внешнее — это не то, Внешнее — это Другое.
Это и было всей тайной.
« Циклонопедию» Резы Негарестани, переведенную и изданную издательством «Носорог», вы можете заказать на их сайте.